Трудная книга - [39]

Одним словом, вместо четверок и пятерок Володя стал получать тройки и двойки. Родителям это не понравилось, и они решили строгостью восстановить положение. Но строгость полезна тогда, когда она справедлива, строгость несправедливая дает совершенно обратные результаты. Если мальчик, и вообще человек, понимает, что его наказали за дело, он любое наказание примет как должное, а несправедливое наказание не воспитывает, а озлобляет, — это нужно принять как закон.

— А главное, если б ремнем, а то он прямо по лицу, — говорит об отце Володя.

— Разве ремнем — лучше? — спрашиваю я.

— А как же? — убежденно отвечает мальчик.

Вы понимаете? Ремнем — это наказание, а по лицу — оскорбление. Значит, маленький человечек все-таки человек, со своей душой, гордостью и достоинством. А с этим никто не хочет считаться, над этим даже никто не хочет задуматься. Родителям нужны пятерки, а почему сын «съехал на тройки», почему любимая им когда-то математика стала ненавистной и он начал лениться — им до этого тоже нет дела. Им нужны пятерки. Мать, не желая ни в чем разбираться, жалуется отцу, а отец бьет.

Вот и получилось: сын не хочет жить дома. Один раз он, после очередной двойки, боясь расправы, не пошел домой и ночевал у кого-то из товарищей, но его нашли и избили еще больше. Тогда он сел на поезд и уехал из дому, направился в Ленинград. В пути его, конечно, задержали, и вот мы с ним в Вязьме ведем разговор.

— Ну ты очень-то не обижайся на папу, — желая внести некоторое успокоение в душу мальчика, сказал я. — Вот они за тобой приедут, и все будет хорошо.

— Они не приедут, — убежденно ответил Володя.

И мне сделалось очень горько, когда начальник приемника сказал, что это правда: он уже писал родителям, но те отказались приехать за сыном и просили прислать его обычным порядком, с провожатым. Как они встретят его, что ждет мальчика дальше?

Обо всем этом я написал им, Николаю Васильевичу и Вере Филипповне:

«Ну хотя бы примите его как следует, по-родительски. Нужно приветить мальчика, а не отталкивать его от дома. Если найдете нужным, напишите мне».

Но ответить они не сочли нужным.

Чем все это лучше того, что рассказал нам молодой человек в клетчатой ковбойке? Это, может быть, мельче масштабом и, кажется, незаметнее, но зло мелкое не перестает быть злом. Больше того, рассеянное и на вид незаметное, оно, пожалуй, даже опаснее явного — его труднее разглядеть и с ним труднее бороться. Особенно если не хотеть видеть и избегать борьбы.

И опять могут сказать, что «так не бывает», «не типично», и зачем об этом писать? А что же с подобными явлениями делать? Как выводить это зло? Или пусть остается где-то там, в глуши, в тени, лишь бы мы не видели его? Да мало ли что нам не хотелось бы видеть, а грязь и зло есть, и они не исчезнут, если мы будем прятать их или прятаться от них, если мы не поднимемся и не вырвем зла из своей жизни! Да и не потому ли оно существует, а временами и благоденствует, что мы слишком долго вуалировали наши недостатки занавесом хороших слов и заклинаний?

Так с кого же все-таки нужно начинать, если всерьез говорить о воспитании детей? И с чего?

Не с того ли, чтобы нам, взрослым, оглянуться вокруг себя и на себя, на свою жизнь и жизнь окружающих?

Не с того ли, чтобы признать и решить, что в огромном деле воспитания нет мелочей и все мелкое, как будто пустяковое может перерасти в очень большое и важное?

Не с того ли, чтобы покончить с недооценкой ребенка, с пренебрежительным взглядом на него и видеть в нем, с самого начала видеть в нем растущую личность и строить отношения с ним как с личностью?

— Почему ты не сдал дневник? — спрашивает классный руководитель ученика — воспитанника интерната.

— Я сдал.

— Зачем врешь? Его нет.

Оказывается, дневник, исправно, даже примерно заполненный, был сдан дежурному, но его незаметно взял другой мальчик, чтобы по его образцу заполнить и свой дневник, и на другой день вернул. Но обида нанесена: «Зачем врешь?» Как будто бы полагается извиниться, но разве можно извиняться перед каким-то мальчишкой. Авторитет! Самолюбие! Самолюбие удовлетворено, а обида осталась. Один большой, другой маленький, но моральные позиции-то разные.

Так рождается несправедливость, а несправедливость, может быть, по-разному, но одинаково гибельна как для одной, так и для другой стороны.

На урок физики переходят из класса в специальный кабинет, а класс нужно за это время проветрить и запереть, — это обязанность дежурных. А дежурных задержали ребята, которые их не слушались, долго не выходили из класса, и вот урок начался с опозданием, а дежурных вместе с настоящими нарушителями не пустили на урок физики. Новая обида. Вслед за ней такая же другая, третья… Мелочи превращаются в большое, несправедливые и невыясненные обиды — в настроение. Так не с этого ли нужно начинать — со справедливости, чуткости и внимания, внимания, прежде всего, к личности ребенка? А на деле именно она-то, личность ребенка, часто стоит на втором, на самом последнем месте. Недаром у нас много раз говорилось о «бездетной педагогике».

«Я — учительница, пенсионерка. Проработала в школе 37 лет и за это время была участником доброй сотни учительских конференций и, во всяком случае, нескольких сотен педагогических советов, методических совещаний, семинаров и т. д. и т. п. И обычно в центре внимания этих совещаний стоял методический вопрос или сугубо ученый доклад о каком-нибудь классике педагогики, говорили о «педпроцессе», о процентах успеваемости, о труде и политехнизации школы, о сахарной свекле и кукурузе, о пришкольных участках, о кроликах и цыплятах, выращенных ребятами, но я почти не помню случая, когда говорилось бы о самих ребятах, о детях, о живом маленьком человечке, именуемом учеником.