Трудная книга - [38]

Но материнский гнев был лишь прелюдией. Главное наступало с приходом отца. Отец!.. Он всегда приходил с работы усталый, угрюмый. Сидя под столом, глотая слезы, я мучительно размышлял: донесет или нет? Отец прежде всего следовал на кухню, где хозяйничала супруга. Я замирал. Наконец раздавался мерный, гулкий ритм шагов (наверное, как у Каменного гостя, когда тот шел убивать Дон-Жуана), и сердце мое леденело: донесла! Дверь открывалась… секундная тишина… и — обвал, сметающий тишину нечеловеческий выкрик: «Выла-а-азь!!!» Заискивающе дергаясь, бормоча бессвязные слова оправдания, я выползал из своего убежища; с гвоздя снимался ремень, и разыгрывался второй акт трагедии.

Что переживал я в такие моменты?.. Овечий страх. Вяжущей смолой растекался он по членам, отбитая окровавленная душа отрывалась от тела и падала в бездну, из глаз лились ручьями слезы. Скорее упасть к ногам громовержца и по-лакейски, по-рабски обнимая их, повторять одно и то же: «Папочка… миленький… Не на-адо!.. Про-о-сти-и…» — и ползать возле ног, обезумев от ужаса. Вот это ежедневное, ежечасное ожидание неотвратимого акта рано заставило меня погрузиться в омут тоски и самоунижения.

Вот какие истории разыгрывались иногда за обыкновенной крашеной дверью.

А игра… Представьте себе пятилетнего мальчика, по милостивейшему снисхождению родителей отпущенного погулять. Мать снабжает его напутствиями: «Смотри, сынок, штаны не пачкай, плохо будет. От крыльца не отходи, замечу — убью! С Юркой не водись, с Витькой не играй, к Вовке не подходи, увижу — запорю! Не бегай, не ори, если кто-нибудь пожалуется, не приходи домой! Ну, ступай, милый». И вот он стоит, прижавшись к дверям подъезда, маленький, бесправный человек, по-стариковски жалкий и неподвижный. А во дворе — веселая игра. Мальчишки носятся как угорелые, спорят, заливаются беспричинным хохотом. Мозг фиксирует моменты игры: «Ах, не так, не так… Что ты делаешь, дурень? Куда бежишь? Эх, мне бы… Я бы показал, как надо играть!» Мысль непрерывно работает, принимая невидимое участие в игре, отмечает промахи и тут же находит удачные решения. Ему бы самому кинуться в вихрь озорного движения, бегать, перегонять, увлекать за собой (вот он, закон соревнования!). Но он не двигается. Над ним тяготеет проклятие — страшный образ кнута. Да избавит бог многих и многих потомков от созерцания этого кошмарного образа!

Вот почему одиночество сделалось родным для меня миром, родной моей стихией. Я уже не участвовал в жизни, я наблюдал ее со стороны. Настоящий мир казался мне непонятным и страшным, я жил в собственном мире — мире фантазии и грез.

Играя, я не играл. Сейчас мне двадцать четыре года, а я еще не наигрался; сердце просит настоящей, освобожденной от нелепого страха игры…

…Рыцари рубля и тюлевых занавесок, отцы и матери! Понимаете ли вы, что есть муки, кроме мук голода и холода, и что не хлебом единым сыт человек? Как часто, распираемые нравоучительным зудом, опьяненные дешевой властью над детьми, вбиваете вы словом и кнутом в их нежные головы клинья вынесенных вами из прошлой жизни и закоснелых со временем убеждений и взглядов на жизнь. Уверены ли вы в правильности вашего понимания жизни, отвечает ли оно современным требованиям? Верю, что во всех случаях вы руководствуетесь единственным желанием, чтобы ваш ребенок вырос счастливым. Но какое счастье вы ему готовите? Коммунисты понимают счастье так: жить для народа. Если у вас иное, отличное от этого понимание счастья, клянусь вам! — оно может обратиться в несчастье для предмета вашей любви. Не делайте же из семьи прокрустово ложе, не спешите учить детей, проверьте сначала себя. Ибо искалеченного вашей «учебой» ничто не излечит».

«А не сгустил ли он краски? — слышится мне скептический голос. — Что-то не верится, чтобы у нас, в наше время возможны такие самодуры родители. Сочинение! Так не бывает!»

О, великая сила заклинания! Если бы только она действовала! «Так не бывает» — если бы, действительно, после этого перестало быть то, что есть!

Однажды мне пришлось быть в Вязьме, интереснейшем старинном русском городе. Но, повинуясь давней привычке, я и там зашел в детский приемник. Туда собирают детей, оказавшихся по тем или иным причинам безнадзорными, совершивших какие-то тяжелые проступки, маленьких путешественников, задержанных на железных дорогах и т. д. Оказался таким путешественником и Володя Н., ученик 5-го класса, убежавший от своих родителей, живущих в Донецке.

Обратил он на себя внимание фразой, которую сказал воспитательнице: «Вы устройте меня в колонию, там из меня, может быть, человека сделают». Это было очень интересно, и я решил с ним поговорить.

Передо мной сидел очень приятный, как говорится, «семейный» мальчуган, с круглой, гладко остриженной головой и ясными, чистыми глазами. Он был в ученической форме, спокойно держал себя, скромно и разумно говорил, — одним словом, производил самое приятное впечатление. И вот он убежал из дому, от отца и матери, и никак не хотел возвращаться к ним. В чем дело?

Отец у Володи рабочий, мать — домашняя хозяйка, сын учится в школе — семья как семья, жизнь как жизнь. Но вот Володя перешел в 5-й класс, вместо учительницы Марии Ивановны — разные учителя по разным предметам, и все пошло по-другому. Раньше Володя любил арифметику, а с новой учительницей дело почему-то пошло хуже. «Непонятно как-то она объясняла, — говорит Володя. — И злая очень, правильно — неправильно, все равно кричит».