Трудная книга - [173]

Было время, все прошлые долгие века, когда над человеком, его жизнью, поведением и настроением довлела власть железных объективных законов: неправедное строение общества, эксплуатация, угнетение человека человеком. Хозяин и работник. Гнет. Этот гнет уродовал человека, его характер, извращал отношения между друг другу подобными, одних принижал, других неоправданно и не в меру возвышал, развращая и тех и других. Гнет порождал зло. Теперь этот гнет снят. А зло? Стало пережитком? Но пережиток нужно изживать. Как? Исчезнет ли он, если его просто называть пережитком? И можем ли мы утвердить добро, не победив зла? И можем ли мы победить зло, не изучив его, не исследовав его истоки, не постигнув формы и средств его существования, его, так сказать, биологию и биографию? Дорога логики ведет нас опять только к одному: к человеку. Изменена природа общественного строя. Нет капиталиста и нет пролетария. Общие фабрики и общие земли, общее народное хозяйство. План. А человек? А человек вдруг может все перевернуть, исказить, и общественное начинает служить личному. Спекулянтка-колхозница откармливает свою корову нашим общим хлебом, левак-шофер на нашей общей машине и на нашем бензине «калымит», с нас же берет деньги, а потом пьянствует на них. Общественная собственность в их руках становится средством личного обогащения и разгула. Директор фабрики ни за что ни про что увольняет честного работника, который осмелился выступить против каких-то злоупотреблений, и общественная собственность, общественные средства производства превращаются, таким образом, в орудие личной расправы. Власть, завоеванная народом и доверенная народом, в нечестных руках может обратиться против народа, поучительнейший урок чего преподал нам Берия.

Это еще раз говорит о той огромной роли, которую играет человек, справедливо названный творцом истории. Но это и налагает на него колоссальную ответственность, ибо он носитель, в частности, того, что осталось в нем от прошлых веков, и одновременно — носитель высоких идеалов будущего.

Оглянемся на прошлое. Происхождение собственности, образование капитализма, и западного, и нашего, русского, в такой мере исследовано классиками марксизма, что ни прибавить, ни убавить здесь, кажется, ничего нельзя, если говорить об экономической стороне вопроса. Но гоголевский Плюшкин совсем не похож на салтыковского Иудушку Головлева, а горьковский Артамонов — на бальзаковского отца Горио, хотя сущность у них одна и та же и все они являются звеньями одного и того же социально-экономического процесса. Одним словом, общественные явления имеют и свою психологическую сторону, которой, как мне кажется, мы уделяли совершенно недостаточное внимание. Мы знаем: капиталист, в частности, вырос из кулака, а кулак — из рачительного и предприимчивого хозяина. А какова внутренняя, психологическая сторона этих превращений?

Как сейчас, стоит у меня перед глазами один такой хозяин — крепкий, кряжистый старик с пышной седой бородой и неизменной связкой ключей на ременном поясе. У него было четыре сына, тоже бородатые и начинающие седеть, у каждого из них была жена, дети, но все были в полном подчинении у отца, и он за обедом хлопал их, бородатых, ложкой по лбу, если кто засмеется или, помилуй бог, ругнется черным словом. В доме был полный достаток, все были одеты, обуты, и для каждого сына уже была построена отдельная изба. Но избы стояли с заколоченными окнами: при жизни своей старик никого не отпускал для самостоятельной жизни. Все работали под его началом: и сыновья, и внуки, и беременные снохи, и старуха жена вертелась по дому от темна до темна. А ему все было мало. Он стал нанимать работников и тоже жал из них соки, ездил в отхожие промыслы, «в овчины» — куда-то в Латвию, на выделку овчин — там тоже имел свой дом, тоже нанимал работников и привозил оттуда немалые деньги. Ему все было мало, ему нужно было пересилить соседа, соперника, ему хотелось быть первым. Сам он уже не работал, а только ходил с ключами на поясе, указывал да покрикивал, и все его боялись больше, чем самого господа бога.

Так из простого трудолюбия и обыкновенной мужицкой хозяйственности вырастала корысть, личный эгоизм переходил в эгоизм классовый, психология — в политику: в годы Октябрьской революции внуки его уже ходили с принесенными с войны винтовками, охраняя свои сады, а потом ушли к белым.

Вспомним Плюшкина. Был человек как человек — и умный и хлебосольный, хозяйственный, и речь его было приятно послушать, а стал синонимом скупости, которая, говорит Гоголь, «имеет волчий голод и, чем более пожирает, тем становится ненасытнее». Ну, а если бы у него не умерла жена, не убежала бы с проезжим штабс-ротмистром дочь, если бы не развалилась, таким образом, вся его жизнь, получился бы из него тот Плюшкин, каким нарисовал его Гоголь? Обязательно он должен был стать Плюшкиным или не обязательно? Что для этого — какие обстоятельства, какие черты характера — нужно было ему иметь как личности? А если бы были другие обстоятельства, если бы у него иначе сложилась жизнь, стал бы он таким или не стал? Вообще, какое соотношение между общепсихологической основой личности и ее классовым лицом? Как одно влияет на другое, что смягчается и что усиливается в этом взаимодействии и что и почему в конце концов берет верх? Одним словом, достаточно ли нам для понимания хода жизни одних социально-экономических категорий?