Трудная книга - [165]

Я уже говорил, что сила добра особенно много значит в судьбах людей, освобождающихся из заключения. Об этом шла речь в главе, но для убедительности приведу еще несколько примеров.

«Я хотел жить, как живут люди, но мыкался-мыкался и ничего не мог сделать. Я продал часы, плащ, пиджак. Хотел устроиться работать — не вышло, не берут. Ночевать негде, с вокзала гонят — «не положено». Уехал. На последние деньги взял хлеба, напился воды из колонки. Все. Больше у меня ничего нет, кроме рук, а руки мои никому не нужны. Но они еще могут красть, и я после трех дней голодовки украл и вот получил 10 лет.

Ну что я могу сказать? Ведь и обижаться нельзя. Все верно. Вернее, верно юридически. Ведь если мы будем гладить по головке воров, что же получится? Воров, действительно, нужно карать, нельзя иначе. Только получается так, что карать есть кому, а заглянуть глубже некому. Да и кому это надо?

Я сознаю, что когда-то был виноват. Но я тогда был глупым мальчишкой. А с 1935 года я начал рваться к хорошей и трудовой жизни. Я, как человек, заблудившийся в лесу, кричу вот уже 30 лет о помощи. А кто мне помог? Кто поддержал меня морально?»

«Когда в моей жизни, — пишет другой, — и в моей семье создалось очень тяжелое, безвыходное положение, а главное, когда я почувствовал, что без посторонней помощи мне не трудоустроиться, так как везде мне отказывали из-за судимости, тогда я обратился непосредственно к третьему секретарю райкома. Но, вместо необходимой помощи по существу в моем трудоустройстве, она мне предложила выехать с Кубани. Я был до крайности возмущен ее отношением.

Ведь я ей объяснил буквально все: о том, что жена моя находится в больнице после операции, вместе с ней в больнице находится и ребенок, что я не имею квартиры и абсолютно никаких средств к существованию и не знаю, куда и как мне принять из больницы жену с ребенком. Мне нужна была работа. Все это я объяснил ей. А она закричала на меня и вызвала сотрудника милиции. И я стоял перед ними во всем своем ничтожестве с раскрытой душой и протянутыми руками, выпрашивающими подаяние.

И тогда во мне заговорил злой, несознательный, морально неустойчивый человек. Да, я виноват! Я виноват в безнравственном хотении кушать и в том, что, в конце концов, я этот кусок взял самовольно: в ночь на 23 февраля совершил преступление. Не удержался. Но удержаться ведь можно тогда, когда есть за что держаться».

«И вот я, токарь 6-го разряда, нахожусь не у дел целых 8 месяцев, — пишет третий. — Я уже сделался тунеядцем, хотя тунеядцем никогда не был. Я с тринадцати лет пошел работать на производство. Честно работал я и в колонии. Да разве я один такой? Сколько еще подобных мне кочует из области в область! Здесь не прописывают, там на работу не принимают, в третьем месте жилья не найдешь. А ведь у каждого из нас есть семья, и каждый, освободившись, мог бы жить с ней. Ведь чувствуя поддержку родных, человек быстрее и надежней удержится в жизни».

А вот жизненный итог четвертого:

«Да, есть люди, которые сами пропускали свою жизнь мимо себя, а ведь есть и такие, которые и руками и ногами цеплялись за свою жизнь, но их били по рукам, не давая зацепиться, и старались утопить в болоте, из которого до сих пор трудно выбраться. Меня жизнь кидала, как пустую бочку по волнам, и, вы представьте, эту бочку не прибило ни к одному правильному берегу, а ведь ее не прибило не потому, что я не хотел, а потому, что обитатели этих берегов меня все время отталкивали. И я стал неизбежным преступником».

Прошу опять прощения за эти затянувшиеся цитаты. Может быть, они кого-нибудь и раздражают, нарушая душевный покой и привычный строй мысли: ведь житейски, по-человечески, конечно, понятно отвращение к преступлению, к преступникам, рецидивистам и брезгливое нежелание заниматься всякой грязью. Но припомним еще раз учительницу Крымскую, которая видела нож у своей груди, а задумалась о судьбах тех, руки которых держали этот нож. Там — начало драмы, здесь — ее эпилог, и от него зависит окончательный ее результат. И мне хочется, чтобы на этих примерах люди поняли, как мы сами тормозим изживание преступности. Больше того, искусственно создаваемые трудности — равнодушие, бессердечие — являются очень сильным аргументом в руках преступного мира, в его борьбе за неустойчивых, растерявшихся, случайно оступившихся людей, падающих в трясину рецидива.

«Легкую наживу внушил мне этот мир. Ты, мол, не найдешь у них правды, они будут пинать тебя, как футбольный мяч, и ты никому там не нужен. Ты наш!»

Это очень важно! Необычайно важно! К сожалению, еще есть такая порода людей, которая, достигнув своего житейского благополучия, видит в нем предел своих стремлений, и все наше большое и светлое становится для них оградой и прикрытием их частного и зачастую мелкого, сомнительного счастья. Но счастье не может быть мелким, счастье не может быть узким, счастье не может быть частным. Это тоже один из пережитков прошлого: ограниченность, замкнутость мысли, идеалов и целей. Это тоже один из утонченнейших видов эгоизма: я — чистенький, я — образованный, я выполняю свой долг, я не причиняю зла, и какое мне дело до людей зла? А моральная полноценность такого человека падает, порождая душевную пассивность и самодовольную ограниченность. И наоборот, дума о другом человеке, пусть отставшем и пошатнувшемся, помощь ему на трудном перевале всегда и у всех народов была выражением величия, широты и благородства души.