Трудная книга - [166]

Ты скопил много рупий — так что же?

Ты владеешь дворцами — так что же?

Ты семьей обзавелся — так что же?

. . . . . . . . . . . . . .

Ты приветлив с друзьями — так что же?

Ты родным помогаешь — так что же?

. . . . . . . . . . . . . .

         Ты помог ли чужому? Подумай!

         Ты зашил рану сердца? Подумай!

         Ты вселил в душу бодрость? Подумай!

         Ты помог ли отчизне? Подумай!

Дахни Рам Чатрик

На вершины счастья нельзя подниматься в одиночку. Ведь альпинисты, штурмуя горы, страхуют друг друга — каждый идет сам, но каждый отвечает за друга. А мы? Можем ли мы взять нравственные высоты в великолепном одиночестве, пренебрегая теми, у кого изранено сердце и в душе не хватает силы и бодрости?

Вот почему отношение к неустроенному, даже ущербному человеку, к отставшему, слабому члену общества является одной из важнейших и сложнейших наших общественных задач. А помощь ему в конечном счете — помощь Отчизне. Нет, это никак не означает мягкотелости, всепрощения и отказа от наказания, которое, видимо, долго еще будет играть свою роль. Не равнозначен этот вывод и жалости: нельзя жалеть одного, пусть самого разнесчастного, и не жалеть общество, которому он причиняет зло. Но нельзя наказание превращать в гражданскую казнь, в отсечение, нельзя вслед за осуждением опускать за человеком железный занавес отчуждения. И не только ради самого провинившегося человека, но и в интересах всего общества.

Однажды в кабинете начальника милиции мне пришлось быть свидетелем такого разговора. Из колонии прибыл парень, и по положению о паспортах ему в прописке отказано. Он просит дать ему неделю срока для каких-то хлопот и устройства дел. Начальник дает ему это разрешение. Тогда приходит взволнованный участковый и говорит:

— Товарищ начальник! Вы разрешили, а если он у нас воровство сделает?

— Ну, сделает — посадим.

Меня поразило слово «у нас». А если он в Рязани «воровство сделает»? Или в каком-нибудь Богодухове, или Касимове, или в Орше? А кстати, там он скорее сделает, в чужом месте, среди чужих людей, где он никому не нужен. Не напоминает ли это старинный анекдот тех времен, когда были еще городовые: «Чего ты свистишь?» — «Воров на чужой участок перегоняю». Чем же еще можно объяснить то положение, что человек не может прописаться в Калининской области или ему предлагают выехать с Кубани? Даже из далеких леспромхозов пишут о том, что местные властители чинят им всяческие препятствия.

Кому же на пользу служит такая, с позволения сказать, позиция? Ведь «участок-то» у нас один — общество. Защищает ли его такая «участковая» позиция? И не является ли она, в ущерб реальным интересам и подлинной безопасности общества, прикрытием той самой лености ума и безответственности и собственного служебного спокойствия, с которой мы не раз встречались в своем путешествии по мрачным берегам «черной» Арагвы?

Так «сила добра» привела нас снова к своему антиподу — «зло зла». Такова логика вещей, одно с другим связано: забвение «добра» неизбежно порождает «зло». А зло, родившись, носится в воздухе, как семена одуванчика, и, зацепившись за сантиметр свободной от добра и разума земли, снова распускается своим ядовитым цветом. И проистекает это из забвения того непреложного факта, что не все люди одинаковы, как не одинаков человек в разные моменты жизни. Бывают люди сильные, способные вынести любой груз, который жизнь взвалит на их плечи. А есть и такие, которым нужен наставник или которых нужно поддержать в какой-то один, особо трудный, решающий момент судьбы, помочь им преодолеть замкнутый круг обстоятельств и найти себе место в жизни — и тогда они пойдут и понесут так же, как и первые, самую тяжелую ношу. Бывают и такие, которых как бы силой, за шиворот нужно вытаскивать из хоровода обстоятельств и ставить на круг жизни. Можно, конечно, и не вытаскивать, но тогда… тогда остается брать в руки вилы со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Одним словом, повторяю, нужно преодолеть то самое пренебрежение к человеку, ту самую «философию без философии», по которой человек поскользнувшийся уже не человек, и с ним можно не считаться. Но он остается человеком со своими трудностями, со своими проблемами, без разрешения которых он не может жить. А насколько все это сложно и тонко, говорит следующее.

Вспоминаю детскую колонию, ту самую, которая описана в «Чести». Уже немало времени прошло с тех пор, но и теперь мысли о том времени вызывают у меня много волнений. Администрация встретила меня с полным доверием и радушием, предоставив мне право свободного доступа и свободного общения с воспитанниками. И много ребячьих сердец открылось мне тогда в откровенных беседах с глазу на глаз. И помню: в какой-то час не то перерыва, не то отдыха иду я по дорожке, обсаженной цветами. Среди цветов на лавочках сидят ребята, при моем приближении встают, снимают кепки. А один подходит ко мне и спрашивает:

— Григорий Александрович, можно к вам на прием?

И вот он на «приеме». Смотрю на него — у него милое почти девичье лицо и чистые, ясные глаза. Это Толя Ермолаев, осужден за убийство. А дело было так. Толя — сын хороших родителей, хороший ученик в школе. Во время школьного вечера он поспорил с одним посторонним парнем, который себя недостойно вел, а после вечера тот нагнал его на улице с двумя дружками и предложил драться. Хотя близко был дом, но юношеская гордость не позволила ему отказаться и убежать. В драке тот парень поранил его ножом, рассек губу. Тогда Толик вынул перочинный нож и, обороняясь, стал размахивать им перед собой и слепым ударом попал своему противнику в грудь. Драка кончилась, но через два дня тот парень умер, и Толик стал убийцей. В колонии он был активистом, командиром отряда. И вот принес мне стихи. Стихи были искренние, но слабые, пареньку явно не хватало жизненного опыта и поэтической культуры, но автор этому не поверил, может быть, даже обиделся. Так или иначе, большой дружбы у нас с ним тогда не получилось.