Трудная книга - [163]

Я прошу прощения за обилие приведенных примеров, это кому-то может показаться излишним, даже скучным. Может быть! Но я хочу, чтобы люди поверили, чтобы люди убедились, что подобные случаи — не исключение, которым можно пренебречь, что аналогичные факты встречаются очень часто, их множество, из которого можно уже делать выводы. И таким выводом для меня, например, является глубокая убежденность в могучей, всепокоряющей силе добра.

Однако эта формула будет односторонней и может привести к другим, совершенно обратным результатам, если она не будет пополнена необходимейшей оговоркой: «разумность добра». Добро тоже имеет свои лимиты и пределы, за которыми плюс превращается в минус, добро оборачивается злом. Доброе сердце добро и в гневе, как скрытая злоба, может отравить и самые высокие слова привета.

Проследим в свете вышесказанного еще одну судьбу.

Отец погиб на фронте, мать умерла, мальчик оказался в детдоме. Мы видели разные варианты этой судьбы: бездушие воспитателей, злоупотребления начальства, в результате — побег, скитания и, как итог, преступление. Здесь все было в полном порядке: «Не могу обижаться на условия жизни, ибо детдом занимал первое место по всем показателям. Я от всей души благодарен директору А. Е. Гаврилович, воспитателям Долотцовой и Языковой и многим другим за их теплое отношение к нам, ребятам. Они все делали для того, чтобы заменить нам матерей».

Потом с мальчиком случилась беда — он заболел и почти два года пролежал прикованный к постели, сначала в больнице, потом в санатории. Воспитатели не забывали его и здесь — писали письма, приезжали, навещали. Навещала его и представительница шефствующего завода Надежда Ефимовна. Она старый член партии, добрый и отзывчивый человек, сама работала в парткоме завода, муж ее был знатным слесарем, дети учились в институтах. И вот эта великолепная советская семья приняла мальчика как равноправного члена. Надежда Ефимовна усыновила его.

«Так на шестнадцатом году жизни я обрел семью, мать, брата, сестру, отца. Для меня началась вторая жизнь: я — человек, не видевший жизни, материнской ласки, приобретаю все. Я ликовал, я был на седьмом небе. Я видел, что все мои прихоти сразу же исполняются, для меня делали все, а просили от меня только одного — чтобы я учился. Меня начали баловать. Все шло хорошо, но… Мы неблагодарные люди, — горестно подводит автор итоги своей исповеди. — Мы не понимаем, что нам хотят сделать хорошее, пекутся о нашем будущем. Вернее, понимаем, но слишком поздно».

Я со своей стороны должен добавить, что дело здесь не в одной неблагодарности, а в порочности самого баловства, в прихотях, в излишествах любви и в неразумности добра, которые ему были оказаны.

И вот — первые тучи надвигающейся грозы: в кармане у нашего героя обнаружены кастет и финка. Начались объяснения, разговоры, слезы. Эгоистическая душа неблагодарного баловня не могла снести этого: он ушел из приютившего его дома, поступил на работу. Но и там за ним стояла влиятельная тень работника парткома. «В цехе меня приняли ласково, ибо знали, что я сын Надежды Ефимовны. Сам начальник цеха делал мне поблажки. Я ликовал, и, если на меня кто повышал голос, я говорил: «Ты что, хочешь по партийной линии выговор заработать?»». Вот какой получился наглец!

Так неразумие тех, кто должен был, кто обязан был быть разумным, развязало в человеке дремавшие в нем самые худшие задатки. А раз проснувшись, они стали набирать силы и расцветать.

Парень был, видимо, не без таланта, участвовал в художественной самодеятельности, играл в спектаклях, любил выступать и любил аплодисменты. «Человек рекламы» — стали говорить о нем люди, но его это уже не беспокоило. «Я был любим, меня любили девушки, успех кружил мне голову. Много хотелось взять от жизни, красиво одеваться и т. д. Вот тут-то и появились те, с кем я сейчас нахожусь».

Одним словом, парень попал в заключение.

«Находясь в заключении, я только здесь начал понимать, что сделал большую ошибку, лишил себя самого дорогого, что есть у человека, — это свободы».

Как будто бы правильно, как будто бы осознал. Но у человека кроме стремления к свободе есть еще чувство собственного достоинства, его честь. И об этом ему напомнила в письме девушка из Эстонии: «Учеба и честный труд могут многое восстановить, но все равно полностью уже заново не родишься. Я не хочу в чем-то винить, возможно, я сама имею отрицательного больше, чем ты, но жизнь показывает: попробуй немного ошибиться — и на тебя уже показывают пальцем. Честь!» — пишет она.

И из этих высоконравственных слов делается опять узкоэгоистический и, следовательно, глубокобезнравственный вывод:

«Скажите, неужели и на свободе будут указывать пальцем? О, это самое больное, когда напоминают о прошлом».

Цветок безнравственности распускается все больше и пышнее:

«В колонию мне часто писала Надежда Ефимовна и продолжала говорить о своей любви. Тогда я ей написал: если ты меня любишь, то, имея большой вес, можешь сделать многое. Ведь стоит тебе прийти в цех, где я работал, выступить на собрании, тебя поддержат начальник цеха, парторг, и вы голосуете о взятии меня на поруки, и все кончено».