Трудная година - [12]

Иногда Веру берет досада — никак не может жить без того, чтобы кто-то был рядом и не опекал ее. Виноват в том, безусловно, Наум, который, казалось, мог читать ее мысли и угадывать ее малейшие желания. Теперь Нина и квартира были для Веры единственной утехой после долгого дня нудной работы, после грубостей фашистской солдатни, непривычных хлопот на рынке, где орудовали наглые спекулянты, не знавшие ни чести, ни совести. Квартира и в ней спокойно-приветливая женщина — это был оазис надежды в страшной пустыне унижения, отчая­ния и бессилия.

Однажды Нина вернулась домой раньше обычного. Немудреный ужин, который готовила Вера, еще не сва­рился. Вера по этой причине забеспокоилась, а Нина по­дошла к ней и поцеловала ее в лоб, уверяя, что совеем не хочет есть и подождет.

— Ну, это вы говорите, чтоб успокоить меня! — возра­зила Вера.

Несмотря на близость, они обращались друг к другу на «вы».

— Вера... Кажется, нетрудно догадаться, что я пришла так рано, потому что меня что-то заставило это сделать...

Видно было, что Нину что-то тревожит, и эту длинную н туманную фразу она заранее обдумала, чтобы оконча­тельно решить — говорить о деле или не говорить. Вера это поняла и даже оскорбилась, но виду не подала.

— Говорите, Нина, если считаете, что я должна об этом знать. Только прямо, без намеков.

— Вера,— продолжала докторша,— нам придется по­тесниться. Вы... не возражаете?

Вера недоуменно глянула на подружку, а потом обвела взглядом столовую, где они находились.

— Я часто думаю, что немцы рано или поздно придут к нам и займут квартиру. Тем более, что и соседняя теперь пустая. Так что поселяйте, кого хотите.

— Это будет мужчина...

— Тем лучше.

И они обе рассмеялись.

— Этому человеку надо поселиться в кухне... Ему, по­нимаете, надо, чтоб было тепло...

Вера удивилась:

— Можно сделать так, что и в кухне будет холодно. Не топить печь — вот и все.— И, заглянув Нине в глаза, продолжала: — Не играйте в кошки-мышки. Говорите все.

Нина глянула в окно. Даже не глянула, а просто бросила взгляд, колеблясь и не зная, как быть.

— Вера... всего я вам не могу сказать... Извините... — Она вдруг порывисто подошла к подруге.— Слушайте. Ему нужна кухня, потому что там шкаф в стене... Впрочем, это придумала я, возможен и другой вариант... Имейте в виду, этот человек был тяжело ранен, теперь — калека. Его поставил на ноги Иван Иванович, но злоупотреблять гостеприимством профессора мы не можем. Он ведь рабо­тает консультантом в военном госпитале, и к нему часто приходят немцы...

Вера сказала, что она ничего не понимает: кто это «мы», что это за «злоупотребление гостеприимством» и при чем здесь какой-то кухонный шкаф? И вдруг ее прон­зила мысль, что Нина не хочет раскрывать тайны, проще говоря — не доверяет ей, и слезы обиды блеснули у нее на глазах.

— Стыдно вам...

Одно это и успела Вера сказать. В двери постучали.

На пороге стоял Лазарь Шац, в глазах его горел непри­крытый испуг. Как-то вобрав голову в плечи, точно боясь, что его вот-вот ударят, он сделал шага два и остановился.

— Извините... Мне бы хотелось попросить ключ от квартиры сестры... Ее похоронили. Теперь и квартира не нужна. Надо ликвидировать вещи, тем более, что жизнь стала такая дорогая.

Крупные капли пота блестели на его лице, и было вид­но, что все, о чем он говорит, дается ему с трудом.

— А Мирра? — недоуменно спросила Вера.

Лазарь вдруг достал из кармана какую-то книжку и протянул ее Нине. Рука его дрожала.

— Вот... Я даже переучиваться стал... Гауптман все попрекал меня еврейским акцентом. Но это неправда, поверьте. Вы знаете немецкий язык? Я владею им, как берлинец. А он все свое — акцент, акцент. И сегодня мне ска­зали, что... я больше не нужен. Меня выставили!.. Нас всех выставили, и я думаю, что это начало конца. Мирре нет дороги из лагеря.

Он умолк. Женщины тоже молчали. Веру охватила и обида, и смятение. И вспомнилось — эта самая рука, которая сейчас дрожит, показывая русско-немецкий словарь, еще недавно комкала цветную репродукцию, а потом бро­сила ее в лицо парализованной старухе. И страшно было видеть глаза этого ничтожного, растерянного человека. Вера подала ему ключ, и Лазарь Шац вышел.

— Ниночка! — сказала она с чувством.— Я больше ни о чем не спрашиваю. Но давайте... давайте сюда этого ка­леку. Я думаю, если он безногий или безрукий, то дух у него здоровый! Мне страшно отчего-то, Ниночка!

— В этом я уверена. Дух у него не сломлен, это прав­да: он советским человек и к тому же — командир.

Потом они молча поужинали. И в полной темноте лег­ли спать. Шац ключа так и не принес.

IX

На другой день на работе их разлучили — Нина с пар­тией женщин осталась в городе, а Веру отправили на ле­сокомбинат. Огромные корпуса комбината уцелели и от бомбежек, и от пожаров. Часть оборудования вывезли при эвакуации, а часть осталась, и некоторые цеха можно было пустить в ход.

Главное — осталась нетронутой комбинатовская элек­тростанция, в то время как городская надолго, если не окончательно, вышла из строя. И вот немецкое командова­ние согнало сюда людей, чтобы расчистить кое-где завалы, подвезти топливо, короче говоря — пустить электростан­цию и тем самым дать свет в те здания, где разместились захватчики.