Троянская война и поэмы Гомера - [24]

Перелистайте одну-две песни «Илиады» и обратите внимание на то, что, возможно, раньше не замечали или принимали как должное в общем стихотворном потоке.

Первое — это огромное количество вполне конкретных фактов, предельно насыщающих текст, реальных мотивированных поступков, настроений, описаний самых разнообразных явлений и вещей без всякого мистического, даже просто фантастического тумана. Простота, ясность, даже некоторая скупость описаний и суждений, а в то же время ощущение необходимости, с которой Гомер вводит в поэтический поток своей эпопеи новые лица, новые вещи, новые факты, — необходимости не художественной, а просто жизненной, полуразговорной. Я бы хотел назвать Гомера наивным реалистом. И здесь невольно приходит в голову мысль, что все эти конкретные сцены, положения, описания, факты и вещи не могли, что называется, придумываться и постепенно нанизываться рапсодами в одну поэтическую нить, что происхождение конкретности гомеровых описаний есть сама жизненная конкретность, вплотную примыкающая к исторической достоверности и отражающая ее. Весьма возможно, что если бы каждый последующий народный певец вносил свои «фактические дополнения» в текст песен пли, напротив, что-то из текста выбрасывал, действуя каждый по своему усмотрению, мы не имели бы перед собой те законченные художественные ценности, о которых, имея в виду поэмы Гомера, писал в свое время наш великий критик В. Г. Белинский. Если в течение первых веков I тысячелетия и происходил процесс «совершенствования», «украшения» или «очищения» текстов «Илиады» и «Одиссеи), то он не мог быть произвольным, нарушающим народную традицию, бывшую у древнегреческого народа всемогущей.

Другой вопрос, который мы могли бы задать, скажем, самой «Илиаде»: сколько действующих лиц, первостепенных и второстепенных, в ней выведено? Главных, действительно, не очень много, все они нам более или менее знакомы. А остальные? Сколько поименованных воинов и военных эпизодов, сколько убитых и раненых, названных персонально, сколько имен да еще попутно и биографий воинов и вождей, строго индивидуальных да еще разнесенных по десяткам, а то и по сотням «адресов» — государств, городов, островов, чем-то славных, чем-то достопримечательных! Есть ли все это подлинный, фактический материал, строго привязанный к месту и времени действия и затем, через несколько поколений певцов, в неизменном виде обретший художественную законченную форму в песнях Гомера? Невозможно представить себе ничего другого. Всего правильнее думать, что все эти имена, «адреса», «биографии», связанные со временем осады Трои, точно сохранялись в памяти певцов — аэдов, что к ним относились так же бережно, так же любовно, как это свойственно всему песенному творчеству позднейших времен и новых народов. Действительно, мы смотрим на баянов, бардов, рапсодов, скальдов в той же мере как на исполнителей, так и на хранителей народных преданий. Их первоначальный вид, их отливка в исходную форму — процесс, в котором, по-видимому, еще много неясного. Да и само художественное творчество в целом и общем остается огромной и сложной проблемой современной психофизиологии. По отношению к «Илиаде» (в большей мере, чем к «Одиссее») удивления достойно именно сохранение такого огромного мифологического материала от времени падения Трои или ближайших к нему столетий. Была ли эта память коллективной или индивидуальной, в конце концов все равно, и одаренность создателей Гомеровых поэм, как и их способность к многократному безошибочному их повторению, заключает в себе чудо, одно из главных чудес античного мира, запечатленных не в камне, а в слове.

Мы приходим, таким образом, к выводу, что мифологический и фактический материал (в последнем случае касающийся конкретных фактов и ситуаций) достаточно близки друг другу, хотя самая их расстановка в поэме могла подвергаться существенным изменениям.

Мы, современные люди, принуждены непрерывно пополнять свой мозг, как теперь говорят, все новой информацией: древние, особенно в пору ранней античности, приобретая несравненно медленнее новые знания и навыки, наверное, лучше, чем мы, сохраняли им известное. Мы не можем представить себе «работу» Гомера, выполняемую от начала до конца наизусть. Любой современный военный исторический романист в своей работе должен был бы непрерывно обращаться к литературным источникам и документам, к каталогам и картотекам. Известно, что знаменитый французский писатель Э. Золя заводил на своих героев нечто вроде личных дел. Как поступал Гомер на самом деле, мы никогда не узнаем. «Илиада», как и «Одиссея», — свидетельство просто фантастической эрудиции, не говоря уже о их художественных достоинствах.

Гомер, язычник, верил в своих богов, наверное, не менее твердо, чем Шекспир в ведьм. И фантастическое в «Илиаде» не отделено ничем и никак от реального. Его люди — почти боги, так же как боги — почти люди. Отсюда бесстрастный, но не холодный, какой-то полудетский реализм в описаниях как радостей, так и страданий тех и других. Эти радости и страдания, если можно так выразиться, отвлеченно достоверны, т. е. истинно художественны и, конечно, наблюдены непосредственно в живых людях. Все это — свидетельство конкретного опыта многих певцов или одною певца, слившего в себе опыт многих.