Тропою джейрана - [8]

Хаятолла пытался увернуться от сыплющихся на лицо искр, дотронулся ладонью до глаз и только тут пришел в себя, понял, что нигде ничего не горит, что это дотлевает дневной жар пустыни, а сам он по-прежнему лежит на песке и ждет, когда стемнеет, чтобы можно было безбоязненно войти в свой кишлак и попытаться отыскать в нем воду и хоть какую-нибудь еду.

Медленно-медленно исчезали перед глазами мальчика недавние отчетливые видения - жизнь в пионерском лагере, зеленые деревья губернаторского сада в Шибиргане, автобусная тряска, голубой вентилятор, озабоченное лицо Олима...

Хаятолла встал сначала на четвереньки. Совсем близко, в каких-нибудь ста шагах, виднелись неровные зубцы дувала. Хаятолла поднялся во весь рост и двинулся к покинутому людьми кишлаку, чтобы взглянуть и больше уже не возвращаться сюда никогда.

Сумерки уже совсем поглотили пространство, оставив из множества видимых днем цветов один - непроницаемый, черный...

В доме тоже было пусто, пахло выветрившейся гарью давнего пожарища, и только песок, осыпаясь со старых стен, шуршал в тишине уныло и обреченно...

А ночью в кишлак вошли чужие.

Острым детским слухом Хаятолла различил их вкрадчивые, очень настороженные шаги.

Чуя опасность, мальчик забился под вонючий, в дырьях прогаров помост террасы, укрылся полой халата.

- Бача! - позвали со двора. - Бача, ты здесь? Эй, отзовись.

Голос позвавшего был сухим и шуршащим, будто песок; старым был голос, незнакомым, не сулящим ничего хорошего. Хаятолла теснее вжался в землю, задержал дыхание.

Какое-то насекомое торопливо пробежало по его лицу. Хаятолла брезгливо смахнул мохнатую тварь, не переставая зорко глядеть из-под досок в темноту.

Шаги во дворе приблизились к дверному проему, замерли.

- А вдруг его здесь нет? - послышался другой голос, молодой и более решительный. - Может, он нас надул и теперь преспокойно дрыхнет себе где-нибудь в парке, а мы тут зря шарим? Дождемся, что схватят самих. Говорил же Нодиру: напрасно он это дело затеял. Так нет, уперся - приведи мне сына, достань хоть из-под земли! Теперь ищи этого паршивца...

"Это люди отца!" - дрогнуло сердце Хаятоллы.

С улицы тем временем нащупывали дверное кольцо; звякнул металл в заржавелом пазу. Противно скрипнула под чужим рукавом чудом уцелевшая половина двери из ошкуренных, некогда белых акациевых стволов, от пожара обуглившихся и вываливающихся из рамы даже при небольшом усилии.

- Тут он, - прошипел старик, и Хаятолле показалось, будто он засмеялся. - Я чую это. Дай-ка сюда огонь.

Зыбкий свет заколыхался на стене, отражая громадные тени пришельцев.

Хаятолла знал, что так просто чужаки не отступят. Рано или поздно его отыщут, выволокут из укрытия, и если он начнет сопротивляться или звать на помощь, то ему закроют рот навсегда. Хаятолла знал: люди с гор шуток не любят...

Он закрыл глаза, слизнул набежавшие слезы, бессильно вытянул руки по швам, как бы готовясь к худшему. Пальцы задели за что-то твердое, громоздкое, что оттопырило карман. Он еще раз провел рукой по боку. Да, это был старый, простой и безотказный в работе пистолет, из которого Хаятолла мог без промаха с двадцати шагов сбить камень...

Прислушиваясь к приближающимся шагам пришедших за ним людей, он ласкал ладонью гладкий ствол пистолета. Удивительное спокойствие охватило его, унялась дрожь.

Он знал, что такое банда, и не хотел туда больше.

Будто о чужом, постороннем, а не о себе, он припомнил, как оказался в банде. Его выкрали среди белого дня, прямо на улице, в суматохе, когда чей-то взбесившийся верблюд, роняя с губ пену и бестолково тычась во все стороны со своей громоздкой поклажей, вдруг ринулся напролом и принялся топтать и разбрасывать мосластыми ногами лотки испуганных уличных торговцев... Хаятолла засмотрелся на прежде не замеченного дервиша, как тот, с виду дряхлый и немощный, почти слепой, отбросил посох и смело кинулся под ноги обезумевшему животному, рывком осадил его на землю, мордой в песок. В общем гвалте и неразберихе Хаятолла опомнился, когда его самого схватили какие-то люди, зажали рот, спеленали, сунули в кузов барбухайки, между мешков с зерном, а затем доставили сложным и тайным путем в горы, к отцу...

Он знал, что такое банда. Однажды к Ахмет-хану привели человека. Лохмотья служили ему одеждой, а лицо было сплошь избитым, черным.

Ахмет-хан недовольно посасывал остывшую трубку и ждал разъяснений.

- Господин, не губите! - Оборванец бросился в ноги Ахмет-хану. - Я служу вам верой и правдой.

- Ты? Служишь? Мне? - Глаза Ахмет-хана сощурились, и Хаятолла, набивавший свежую трубку для главаря, заметил плеснувший в них огонь. Жалкий трус! Ты хотел переметнуться к неверным? Ты, кого я называл муджахетдином, хотел уйти от меня к проклятым кафирам? Да как ты мог, как смел после этого показываться мне на глаза?

В гневе Ахмет-хан грыз костяной мундштук старой самшитовой трубки.

- Это ошибка, господин... Выслушайте! Я мусульманин...

- Истинный мусульманин защищает священный Коран оружием, а не языком. Где твое оружие, негодяй? Ты его бросил, собака! Ты струсил...

- Нет! Нет, господин... Мой автомат упал в пропасть... - пробовал защититься черный человек. - Случайно упал, поверьте...