Тропой разведчика - [9]
Много огорчений доставляли юноше обмотки. Командир роты учил крутить их «со скоростью звука». Опытные солдаты очень быстро и ловко обматывали свои ноги, в роте их звали «лихачами». У Сергея долго ничего не получалось. В походе обмотки сползали, развязывались, и тогда солдаты говорили ему: «Подкачай шину». Вот и теперь обмотка развязалась, зацепилась за торчащий из-под земли корень дерева и задержала, когда он хотел перебежать.
Кружилась голова. Сергей достал перевязочный пакет, нащупал рану выше колена. «Навылет», — определил он. Чуть распустил бинт, вложил в рану весь пакет, затянул.
Подполз к Тарасевичу. Он был жив.
— Я ранен, — сказал Сергей.
— Зачем убегал от меня? — прохрипел Тарасевич. — Ползи к нашим… Людей отправь за мной.
До траншеи было еще далеко. Чувствовал Сергей, что силы покидали его, временами казалось — наступает конец. Смерть? Но ведь он так мало жил, так мало сделал! Потерпеть неудачу, казалось, в верном деле, за что-то зацепиться обмоткой, подставить себя под мину и погибнуть. Страшно стало Сергею на нейтральной полосе, о которой солдаты говорили, что она «набита минами», где кругом стерегла смерть.
У траншеи Сергея окликнули, но у него не хватило сил ответить. Смутно чувствовал солдат, что его подобрали, слышал знакомый голос Решетняка, ощутил прикосновение его добрых рук к своему лицу… Понимал, что его несли куда-то на носилках, потом везли на автомашине. Заговорил Сергей в санроте.
— Там Тарасевич… Старший сержант. Раненый… Метров пятьсот отсюда. И пулемет из-за него там остался.
Врач улыбнулся. Тарасевич лежал рядом — его уже перевязали. Сергей чуть повернул голову и увидел спокойные глаза командира штурмового отряда.
— Мухамеджанов вернулся?
— Убили, — вздохнул Тарасевич…
— Ты, сержант, оказывается, трус, — проговорил Сергей. — А я думал, что ты командир…
ТЕБЕ НАДО ХОДИТЬ В РАЗВЕДКУ
Прифронтовой город Торжок. Госпиталь в здании бывшей школы, построенной на самом берегу речки, палата на две койки. В нее, как говорили сестры, уносили тех, кто «мешает спать другим».
Жизнь Сергея находилась в опасности: в рану набилась земля, началось заражение. Через три дня пришел главный хирург, осмотрел рану, попросил «потерпеть еще денек». И через этот денек стало легче.
Рядом неподвижно лежал тяжело раненный, уже немолодой человек. Сергей видел его заострившийся нос, тонкие бледные губы, слой бинта на лбу. Иногда раненому было очень плохо. Он стонал, тяжело дышал, просил говорить с ним, а в бреду все время звал к себе каких-то «бесстрашных призраков». Уставшая сестра не могла беспрерывно находиться у койки этого человека, успокаивала его и уходила в другие палаты. Тогда он громко спрашивал, почему стало тихо: хотел, наверное, знать, чувствовать, что он еще жив. Когда уходила сестра, Сергей брал одну-единственную книжку, которая была в их палате, — «Сказки Андерсена» — и, превозмогая боль в ноге, начинал читать вслух. Переставал стонать человек, на часок засыпал, а очнувшись, прислушивался к шорохам, к дыханию своего соседа и просил:
— Читай, читай…
Настал день, когда он попросил сестру повернуть его на бок, и Сергей впервые увидел серые, глубоко запавшие глаза соседа.
— Как тебя зовут?
— Сергей Матыжонок.
— Откуда родом?
— Из Забайкалья. Под Читой я родился, на станции Карымской.
— А я Ефремов, старшина… Родом из Белоруссии… За сказки тебе большое спасибо, Матыжонок. Наверное, мы с тобой долго проваляемся… В эту палату с пустяковинами не приносят… Ты знаешь, Матыжонок, что это за палата?
— Нет.
— Последняя к изолятору, — улыбнулся Ефремов. — Или мест не было, или не надеялись уже на нас. Ты из какого полка?
— Из 875-го стрелкового.
— Наши соседи… Про 863-й ударный полк слышал? Нет? Как же… Вместе город Клин брали.
— Я недавно на фронте.
— Кто по специальности? — поинтересовался Ефремов.
— Пулеметчик. Был наблюдателем, подносчиком патронов… Ручной пулемет изучил…
— Много скосил гитлеровских гадов?
— Не умею, не получается… В штурмовой отряд записался… Обмоткой зацепился, накрыли… Сильные они. Немецкие лыжники нашего солдата украли… Ловушки ставят под мертвыми. Над пленными смеются… У них в блиндажах мы видели большие зеркала, кофейники, духи. А мы из консервных банок чай пили.
— Смотри-ка! Вот это да! — чуть усмехнулся Ефремов. — Ну, ладно, не надо об этом… Расскажи что-нибудь веселое, Матыжонок. О товарищах, про свою Карымскую… Твой отец где работает?
— На транспорте, составителем поездов.
— А я думал, паиньку зачислили в пулеметчики.
Ласкового внучонка, маменькиного сынка. Кофейники…
Раненый закрыл глаза.
— Рассказывай что-нибудь, Матыжонок… Лежать и молчать хуже всего. Говори, мне легче становится… А я потом о себе.
Сергей стал рассказывать различные истории, случавшиеся с ним в детстве. Ефремов изредка перебивал, улыбался.
— Значит, огурцы из чужих огородов воровал? И со мной был такой грех в детстве. Только мы все больше яблоки… Ну и как вы там? Мешками огурцы таскали?
Нет, с мешками никогда не ходили мальчишки Карымской на чужие огороды. Самое многое, если с десяток унесут. Произвести разведку, а потом подползти так, чтобы самый зоркий и чуткий сторож не увидел и не услышал, — вот главное. Ветки в фуражку втыкали, травой обвязывались. А потом с аппетитом поедали, может быть, один-единственный и очень горький украденный огурец, но чувствовали себя смельчаками, героями, видели завистливые взгляды робких сверстников, которые так и не осмелились забраться в чужой огород.
