Тропик любви - [57]

Как народ мы, американцы, участвовали в нескольких опасных экспериментах. С 1914 года мы пытались кое в чем помочь миру. Не то чтобы бескорыстно, это правда, но и не совсем уж лицемерно. Говоря коротко, мы вели себя так, как вел бы себя народ, который ухватил больше жизненных благ, чем ему полагается, который не был изуродован морально, физически и духовно успешными завоеваниями и революциями. И все же у нас не получилось сделать так, чтобы всему миру жилось хорошо. Мало того, мы сами оказались отброшены назад и деградировали. В нас не стало характера наших предков, их независимости, жизнерадостности и жизнестойкости, не говоря уже о мужестве, вере и оптимизме. Будучи еще молодой нацией, мы уже устали, полны сомнений и дурных предчувствий и пребываем в полной растерянности, какого курса придерживаться во внешней политике. Все, на что мы, похоже, способны, — это чаще колоться и вооружаться до зубов. Когда мы не в агрессивном настроении и не угрожаем, мы прельщаем, умасливаем и умягчаем, в чем большие мастера. Всему свету ясно, что мы желаем одного — в мире и покое наслаждаться своим огромным куском пирога. Но теперь мы с несомненностью знаем, и это-то нас глубоко тревожит, что не можем наслаждаться своим пирогом, когда остальной мир голодает. Более того, знаем, что у нас даже вообще его не будет, пока другие не получат с нашей помощью своего куска. (Если, конечно, они хотят пирог, а не что-то более существенное.)

Если мы боготворим изобилие, тогда здравый смысл диктует нам, что следует прекратить тратить время и силы на создание разрушительных вещей и разрушительных идеологий. Вообразите человека, сильного и здорового, который ничего не хочет от своего соседа, потому что дома у него есть все, что нужно и даже больше того, и который настаивает, что ему необходимо глотать пилюли для успокоения, увешивается оружием, отправляясь на работу, и доходит до того, что окружает дом высокой стеной, чтобы никто не ворвался и не отнял у него несчастную корку хлеба. Или такого, кто говорит: «Да, я с удовольствием присяду за ваш столик, но сперва вы должны изменить свой образ мысли». Или такого, кто идет еще дальше и говорит: «Твоя беда в том, что ты не умеешь жить!»

Я не делаю вида, что знаю, как живут другие, но кое-что все же знаю. Для этого мне даже не нужно покидать крохотный поселок, где я живу. Несмотря на все то хорошее, что я вижу от своих соседей, несмотря на все героические усилия, которые они предпринимают, чтобы жить достойно, помогать друг другу, превратить это место, где они нашли себя, в рай, должен сказать, что они лишь одной ногой в этом новом мире, который молит, чтобы его открыли. Я имею в виду мир полнокровных и гармоничных отношений — с Богом, человеком, природой, детьми, родителями, мужем или женой, братом или сестрой. Заметьте, я ни слова не говорю об искусстве, культуре, интеллекте, изобретательстве. О мире игры, о да! Бескрайнем и, возможно, самом благодетельном мире из всех после мира полной праздности. Но ближе к делу…

Нет, будучи писателем, я не могу не смотреть на новое мое окружение иными глазами, чем просто друг или сосед. Я могу видеть все то, что видела Джин Уортон — и, возможно, больше. Я решил остановиться на «самом интересном», что произошло со мною здесь, будь то хорошее или плохое, радостное или напротив. Я не собираюсь описывать нравы окружающего меня общества. Для меня не имеет значения, что, пройдя несколько десятков ярдов в ту или в другую сторону, я могу столкнуться с каким-нибудь злобным ублюдком, или богоданным сукиным сыном, или мерзким скрягой, или тщеславным и высокомерным дураком. «Чтобы мир создать, нужно каждой твари по паре». Ouais![159] Если я сойду с коровьей тропинки в своих ежедневных прогулках по холмам и вернусь домой, облепленный репьями и колючками, кто меня упрекнет? В случайном разговоре с соседом, бывает, уловишь иногда кое-что схожее с твоими собственными несчастьями, и это дает тебе отдаленное представление о том, как люди живут вокруг, о чем ты не подозревал или на что не обращал внимания. Потрясающим откровением может стать то, что у такого-то, человека с виду спокойного, удовлетворенного, терпимого и приятного, жена, оказывается, сущая мегера, которая буквально сводит его с ума. Или что такой-то, кажущийся счастливым в своей профессии и в котором все видят «везунчика», чувствует себя последним неудачником и его гложет постоянная мысль, что он совершил огромную ошибку, не пойдя в судьи, дипломаты или еще куда. Не важно, кто этот человек — судья, политик, художник, водопроводчик, поденщик или фермер, — если поглубже заглянешь ему в душу, увидишь несчастного, неудовлетворенного человека. А если он в душе несчастен, можно почти наверняка сказать, что его жена еще более несчастна. В доме у него, кажущемся таким удобным, таким уютным, и мирным, и приятным, непременно существуют скелеты и призраки, происходят трагедии и катастрофы, своим величием, коварством и таинственностью превосходящие все, о чем поведали наши драматурги и романисты. Ни один художник не обладает гением, достаточным, чтобы дойти до самой сути, когда речь идет о частной жизни человека. «Если вы несчастливы, — говорит Толстой, — а я знаю, что вы несчастливы…» Эти слова вечно звучат у меня в ушах. Сам Толстой, этот величественный старец, этот гений, этот добрый христианин, не смог избежать несчастия. Его семейная жизнь выглядит печальным пошлым фарсом. Чем более велик он становился духовно, тем нелепей было его положение в доме. Классическая ситуация, безусловно, однако, будучи повторенная на бытовом уровне и повсюду, — достойная слез. Мужья делают все, что они могут, жены — что могут они, но ничего не получается. Шутихи вместо фейерверков. Ссоры по ничтожным поводам, дурацкие скандалы, ревность, интрижки, усиливающаяся отчужденность, истерический страх, за которыми следуют новые ссоры, новые интрижки, новые сплетни, новые объяснения и взаимные упреки, после чего — развод, алименты, раздел потомства, раздел имущества, а там очередная попытка, очередная неудача, и все повторяется сначала. В итоге — горькая, банкротство, рак или шизофрения. Затем самоубийство — моральное, духовное, физическое — и исчезновение.