Тропа Самагира - [5]

«Не шутейное дело прочесть по этим рисункам чужие мысли. Хорошо еще, что не так много нацарапано», — так рассуждал про себя Остяк. Первый рисунок — две руки, значит, в крепком пожатии. Это понятно — большой привет. Он улыбнулся: здорово, здорово, Антон! Дальше — десять крестиков, это, однако, десятый месяц года. Получается, что Антон был здесь в октябре. В сезон белковья. Верно, так и было, вон белка с пушистым хвостом нарисована. Тут и длинноволосая баба поймет: значит, мех у белки созрел вовремя. Дальше солнце и двенадцать крестиков. Антон, выходит, промышлял двенадцать ден. Сколько же белок он упромыслил? Ого! Большая связка. А рядом еще восемь маленьких. Значит, у Антона сто восемьдесят белок, так выходит…

В промыслу Антон ладно заработал! А это что нарисовано? Рука протянута с ружьем и подсумок с патронами. «Это он отдает мне свою винтовку». Сердце непривычно защемило, увлажнились глаза. Долго вертит Оська бересту. Никак не может понять, о чем говорит последний рисунок. Крест и вокруг него разные звери, а в самом верху глухарь вытянул голову, вот-вот взлетит. Долго-долго сидит Самагир над этим рисунком. Звезды показывают время за полночь.

Оська недоволен собой, ругается. Вскипятил чай и пьет с сухарями, оставленными Антоном, а сам не перестает думать, что еще хотел сообщить ему русский друг.

Так и не разгадал Остяк последнего рисунка. Наладил себе постель. Сунул в изголовье бересту, улегся, быстро заснул.

А возле, в березняке, бесшумно летала сова. Она давно приметила пару рябчиков. Куда они девались? Должны бы здесь заночевать. Сдохли, что ли, беспутные?

Так и не нашла рябчиков. Потом заметила костер и на снегу увидела перья. Уселась на кедр, что есть мочи принялась ругать человека.

А человек спит и во сне почему-то плачет.

Видит Остяк сон. Будто сидит он на пне и плачет, горько ему, обида душит. А рядом стоит огромный кедр. У кедра голова, руки и ноги. Насупленные белесые брови сдвинуты, строгие глаза сверкают, кому-то угрожают. Да это же не кедр, это же Антон. На кого он так сильно рассердился?

— Видишь, Оська, едет твой враг! — говорит Самагиру Антон и показывает на всадника, который продирается сквозь лес. — Вот кто отобрал у тебя Малютку-Марикан, а не Сватош.

Подъехал всадник. Лицо у него усатое, где-то Остяк видел его.

— Да это же Микола! — кричит Антон. — Вот он и есть наш вражина. Я ему отрублю голову, смотри! — Антон взмахнул сосенкой и ударил царя. Только пух разлетелся, как от рябчиков, от всадника осталось мокрое место да серые перья.

От богатырского взмаха Антона поднялся вихрь, сбросил Оську в глубокий снег, ему стало нестерпимо холодно, и он проснулся, обвел в испуге вокруг глазами. Костер потух. На кедре примостилась сова, что есть мочи костерила кого-то.

Остяк поморщился, принялся упрашивать птицу: «Не сердись, сова, за рябчиков. Я не знал, что ты их пасешь. Не стрекочи мне на дорогу. Мне нужен светлый, чистый путь. Я ищу новую тропу в тайге. Поняла?»

Вот и костер вновь запылал. Близился рассвет. Остяк отогрелся и задумался над своим сном. Антон-то как царя рубанул! Говорит, он отобрал мою Марикан, а не Сватош. Чудной сон. Хороший друг обязательно приходит перед дальней дорогой. А вот Хабель-то и во сне не приходит. Испортился мужик, это Горный Хозяин не пускает его, чтобы мое сердце не злилось. Эх, отобрали мою Марикан и самого прогнали, как бездомную собаку. Но не радуйтесь! Найдет Оська богатую тайгу. Новую тропу промнет. Чум поставит на берегу рыбной реки, приведет себе ладную бабу. Будут дети. Еще будет у меня жизнь.

* * *

Лыжи послушно мнут и мнут снег. Это не гольцовый литой снег, а мягкий, пушистый. Здесь низменные места. Деревья высокие. Молодняк тянется, тянется за большими деревьями, тоненький, хлипкий. Часто встречаются березовые заросли. Дичи много, никогда раньше Самагиру не доводилось видеть столько. Глухари, тетерева и рябчики целыми стаями взлетают на деревья, спокойно поглядывают на человека.

«У нас, в Подлеморье, нет такой благодати. Там соболь поедает всю птицу. А здесь-то кому их теребить? Сколько дней иду по этой тайге, ни одного собольего следка не видел». Остяк тяжело вздохнул. Во сне и наяву его как бы преследуют знакомые родные места, видится Малютка-Марикан. А ноги несут все дальше на восток. Долго-долго прощально сверкает голец. Наконец и он скрылся из виду.

По нескольку раз в день Самагиру будто нарочно подставляли лоснящиеся бока то изюбрь, то сохатый, но он их не трогал. Живите уж! — снисходительно говорил он зверям. — Зачем губить попусту. Много ли мяса возьмешь с собой? Я лучше козу подстрелю или кабаргу.

Остяка угнетало отсутствие охотничьих юрт. Даже не попадались следы старых стойбищ.

Тайга богатая, но безлюдная. «Как без соседа жить? Волк и то ищет стаю», — ворчал он вслух.

Наконец, на седьмой день, Самагир пришел к подножью высокой скалистой горы. Она неприступной стеной встала на пути. Из узкого ущелья вырывалась небольшая речка.

Пройдя немного, он встретил препятствие: в узком проходе между скалами был нагорожен завал из деревьев. Остяк долго стоял в недоумении.

— Эва, как… однако дьявол поработал. Человек должен тропу прорубать, а тут ее завалили. Ха! — сердито проговорил Самагир.