Трое из Кайнар-булака - [6]

— Чего вы себя со мной равняете, бай-бобо, — произнес Турды, — мы с вами тягаться не можем. Когда много, что отдашь — не так заметно, а вот когда у самого три мешка проса, то тут…

— Что-то ваш ишак на другую тропу въехал, — язвительно заметил Артык дурадгору, — разве сейчас об этом речь идет? Вы по существу говорите, усто.

— Если по существу, то кровь кровью не смывается, йигит, — ответил Турды. — И чернь эта, и те, как их… молодые бухарцы, по-моему, мусульмане?

— Были бы правоверными, не подняли бы руку на наместника аллаха на земле, — сказал бай. — Безбожники!

— Но кровь-то в их жилах такая же, как у нас, — не сдавался Турды, — значит, они для нас, как братья, только отступившиеся. Неужели их за это надо убивать и брать грех на душу? На доброе слово даже уж из норы выползет, говорят. А тут — люди. С ними ведь можно и по-хорошему, а?

— Видно, не получилось ничего, — подал голос плешивый Хасан, мужчина лет сорока, худой, как сухая ветка арчи, — иначе к чему столько хлопот?

Хасан один из тех, кто не раздумывая решил идти в Байсун. И теперь, видя, что между Сиддык-баем и дурадгором начался бесполезный, по его мненью, разговор, насмешливо добавил: — Вам-то, Турды-ака, чего волноваться? Сами уже стары, а дом полон только дочерьми, и ни одна из них, очевидно, не хочет быть Гульайим, так что и с этой стороны не надо расстраиваться. Сидите возле них, как клушка, да и кудахтайте, сколько влезет!

Фраза эта вызвала дружный хохот. Все знали, что у мастера пятеро дочерей и ни одного сына, а для мужчины в кишлаке это равно смерти. Обычно земляки щадили самолюбие дурадгора, как-никак сегодня обидишь, а завтра сам же и пойдешь к нему на поклон — то сандал надо починить, то черенок для кетменя сделать. Но вот выпал удобный случай, и плешивый не преминул им воспользоваться, хотя, если рассудить здраво, куда уж ему лезть с такими репликами? Своя плешина частенько заставляет краснеть от стыда. Может, он сейчас и решил отыграться за прежние обиды, кто знает? Надо отдать должное, удачный момент выбрал, чертяка! Улыбнулся и Сиддык-бай.

А дурадгор сразу замолчал, сник весь, словно в ледяной воде побывал. Опустил глаза, не смея взглянуть на земляков. Но… говорят, даже падая — выстрели! И он произнес:

— Что ж, Хасан-каль, может, ты и прав. Только я не знаю, кто твою курочку будет топтать, да и невестку тоже, если вы с сыном не вернетесь оттуда? Я? Сам говоришь, что стар.

— Если судьба — погибнуть за веру, усто, — ответил Хасан, — то найдется петух, не волнуйтесь. К вам мои курочки не обратятся, потому что знают: каждый выстрел ваш — осечка!

Кайнарбулакцы поняли, на что намекал плешивый, и снова рассмеялись. Тогда Турды крикнул с отчаянием:

— Делайте, что хотите, безумцы! Только помните, что на войне убивают! Лучшие парни уходят из кишлака, отцы завтрашних наших внуков, а вы…

Он не нашелся, чего бы еще добавить, встал и медленно побрел к своему дому.

— Мясник о мясе печется, а коза — о жизни своей, — услышал он вслед голос Хасана. — А то, что свет этот может провалиться, дела ему нет!

— Но и ты хорош, — незлобиво упрекнул его бай, — по самому больному месту бьешь. Не по-мужски это…

Турды некоторое время постоял за калиткой, прислушиваясь к голосам на лужайке, но ничего определенного понять не смог. А когда он выглянул, то там уже никого не было…

Сиддык-бай, отвечая на вопросы Турды и прислушиваясь к мнению и репликам других, внимательно следил за лицами мужчин, словно хотел прочитать в них подтверждение каким-то своим мыслям, или же их отрицание. Лица эти были суровы и, казалось, безразличны. Они оживились чуть, когда началась перепалка между плешивым и дурадгором. И только Пулат, его сын, в эти минуты сидел бледный, стиснув зубы. Он бы вмешался в тот разговор, если бы не возраст. Когда говорят старшие, младших удел — молчание.

Бай знал причину взволнованности сына. Он у него дружил с дурадгором, почти каждый день, если не было особо срочных дел, пропадал в его мастерской, учился его делу и уже достиг многого — все работы, требующие пилы и теши, в доме выполнял сам. Конечно, будь у мастера собственный сын, возможно, он и не стал бы обучать своему ремеслу Пулата, но бог не дал его. Дурадгор же понимал, что он не вечен, не сегодня, так завтра придет Азраил и за ним, и тогда Кайнарбулак останется без мастера, нужного каждый день и час. Но бай знал еще и о другом, — Пулат был влюблен в третью дочь Турды, шестнадцатилетнюю Мехри. Девушка эта, как, впрочем, и все девушки кишлака, была скромна и трудолюбива. Но красотой с ней, пожалуй, никто сравниться не мог. Прямо пери из сказки. Остальные дочери соседа были ширококостными, как мать, угловатыми, будто высечены из дерева рукою начинающего усто, не научившегося еще как следует и тешу-то держать. К тому же они все смуглы, точно всю жизнь ходят, подставив лица солнцу. Мехри белолица, стройна, как тополек. Носик у нее прямой, словно бы точеный, а губы сочны, как спелая вишня. «Нарядить бы ее в шелка да в золото, — как-то поймал себя на мысли бай, — достойно украсила бы дом даже самого халифа!» Сиддык-бай чувствовал, что и соседская дочь поглядывает на Пулата не просто как на соседа, и радовался этому. Дети бая и дочери Турды росли вместе, между соседями существовал «кушни-ляган» — обычай, когда они обмениваются вкусными блюдами, приготовленными, как правило, в пятницу, — что говорило о том, что жили они очень дружно, не таились друг от друга. Поэтому, появившись во дворе бая с чашкой, дочери дурадгора не прятали лица от него и его сыновей. Так же, как и Гульсум, если ей приходилось бывать во дворе Турды. Бай уже подумал о том, что, свезя благополучно в Байсун эмирское добро, зашлет сватов к соседу, хотя и понимал всю трудность этого дела. Дурадгор мог отказать и вовсе не потому, что не хотел бы породниться с ним, а потому, что прежде надо было выдать старших дочерей. Теперь же вопрос о женитьбе Пулата откладывался на неопределенное время. Одному аллаху было ведомо, когда кайнарбулакцы снова вернутся в свой кишлак. Но сына бай все же решил успокоить, подбодрить его, а если понадобится, и намекнуть о своих планах в отношении Мехри. «Уж это, — подумал он, — обрадует Пулатджана больше всего».