Степан Аникеевич велел мальчикам и девочкам стать отдельно. Мальчиков он разделил на две команды и девочек на две. «Будет две войны, — поняли Митя с Федей и потянулись туда, где мальчишки расходились по местам, толкая впереди себя снежные шары для крепостей.
К шестиклассникам бежали быстро, а обратно ещё быстрее. Мальчишки забросали их снежками. Мите один попал в затылок — даже в голове загудело. А Феде кто-то из «шестаков» надел на голову целый снежный ком: мол, не лезь, малышня, к шестиклассникам.
Митя и Федя обиделись, отошли к иве, склонившейся над замёрзшим родничком. Отряхнулись и стали вслух честить шестаков. Подумаешь — «старшеклассники»! Четвертаки для них малышня! Дай любому шестаку их задачу на семь действий — ни один не решит!
Хотели уже было домой возвращаться — так обида жгла. Уйдут — кого они этим накажут? Только самих себя.
Остались на лугу.
А тут и войны начались.
Мальчишки воюют по-настоящему, рои снежков летят с обеих сторон, часто попадают, кричат громко «ура», «давай!», «бей!». А девчата эти пищат, ойкают, их снежки попадают в белый свет.
Глядеть на них и слушать их ойканье противно. Но больше не к кому присоединиться.
И Митя с Федей, немного потопав уже замёрзшими ногами, повернули к девочкам. А встревать не отважились — увидит кто-нибудь из одноклассников, засмеёт. «Девчатники! Девчатники!» Да и кто знает, как сами девчата на непрошеных помощников посмотрят.
А удержаться трудно. Хотя девчачьи снежки и летят куда попало, хотя девчата пищат и ойкают, но воюют они по-своему азартно.
Митя от нечего делать наклонился, слепил снежок. Не большой и не маленький, как раз по руке. Сжал, и на нем вода зашипела, счистил неровности.
Если такой снежок в руке, он долго там не удержится…
Девочки перебрасывались, перебрасывались снежками на расстоянии и не удержались, сошлись врукопашную. Визг, кажется, всколыхнул голые ветки ивы над родником, где стояли Митя с Федей.
Митя даже не заметил, когда размахнулась его рука, когда пальцы выпустили снежок. Увидел его уже в полете — красивый, круглый…
И начал приседать от недоброго предчувствия — снежок загибал крутую траекторию, а навстречу ему бежала Нина Жук. Ближе, ближе…
— Бах!
— Ай!
Девочки моментально побросали снежки, сбежались в кучу, ахают, ойкают.
Что там у них стряслось? — вытянул шею Федя.
— Пошли домой! — дёрнул его за рукав Митя.
— Чего? — вытаращился на него Федя. — Успеем ещё задачу решить. Побежали к девчонкам, видно, кому-то глаз подбили…
— Домой, — хмуро повторил Митя.
Федя только удивлённо посмотрел на него и пошёл к встревоженным девчонкам. Туда уже торопился и Степан Аникеевич, который до этого сидел на пеньке и задумчиво смотрел вдаль. А Митя бочком-бочком за кусты и опрометью к своей хате.
Матери дома не было. Разделся, схватил какую-то книжку на столе и скорее на печь. Раскрыл книжку, смотрел в неё и ничего не видел и не понимал — это география или украинская литература.
«Разве ж я хотел? — оправдывался сам перед собой. — Я ж просто так бросил, уж больно хороший снежок получился!»
«А она хотела себе глаз калечить? — с ехидцей отозвался другой голос. — Она что, нарочно на твой хороший снежок наскочила?»
«Ну, а кто видел? — защищался Митя. — Сколько ж тогда снежков летело. Даже Федя не заметил, куда попал мой, хотя стоял рядом. А может, это и не мой…»
Ехидный голос презрительно молчал, отчего Мите стало ещё тяжелее.
Погруженный в невесёлые мысли, не услышал, когда пришла мать. Она загрохотала ухватом в печи, бухнула на пол чугун с тёплой водой. Потом зазвенела вёдрами. Когда вернулась от колодца, долго не могла отдышаться. В другой раз Митя вскочил бы быстро, сам бы сбегал за водой. И курам бросил бы кукурузы, вслух бы посмеялся над смешным петухом. Куры клюют, а он, словно ему совсем не хочется поджаренных зёрен, горделиво похаживает кругом, грозным глазом косит во все стороны. Пока голод не напомнит о себе. И тогда перестаёт чваниться, прыгнет через кур туда, где зёрен погуще, замашет гребнем, затрясёт огненным хвостом…
«Лежишь? — отозвался после продолжительного молчания уже не ехидный, а суровый голос. — А у неё, может, глаз на лоб вылезает, может, она в больнице…»
«Неужели?» — похолодел Митя и слетел с печи.
— Куда ты на ночь глядя? — удивилась мать.
— Я… мне нужно… — Хотел солгать, что в школу на сбор, но язык как будто прилип к нёбу, не смог сказать неправду. — Я… просто так…
Мать, закрывшись ладонями, выглянула на луг. Там темно, пусто. Пожала плечами.
— Только недолго, а то блины остынут! — крикнула вдогонку.
Ко двору Нины ведёт прямая как стрела дорога. Даже поблёскивает под луной. Хоть катись по ней.
Митя выбрал ту, что подлиннее, неудобную, пошёл по хрустящей дорожке, едва заметно вьющейся через огороды. Возле высокого вяза свернул к Нининой хате.
Набирая за голенища снега, украдкой подобрался к окну против полатей, заслонённому вишнёвой веткой.
В этот угол села ещё не провели электричество, и в хате возле матицы висела пузатая лампа с абажуром. Абажур снизу блестящий, пламя яркое, и в хате светло.
Митя прижался носом к стеклу, а глазами прикипел к Нине, которая стояла возле стола и листала тетрадь.
