— Ты бы меньше языком молол, а то в недобрый час отхватишь его на ухабе, — добродушно огрызнулся Андрей, оглянулся на нас и полез в кабину.
Мы молча кивнули — давай, у тебя лёгкое осколком задето, нельзя простуживаться.
— Слушаюсь, товарищ генерал-ефрейтор! — гаркнул шофёр, смешно вытаращил глаза и приложил грязную руку к залощённой шапке-ушанке.
Андрей погрозил ему кулаком.
Мы со Степаном полезли в кузов, уселись на деревянных ящиках.
— Вы там, ребята, не очень ёрзайте, в ящиках снаряды. И я буду гнать машину — опаздываю. Скорее бы на большак выбраться, а там дорога неплохая, — серьёзно сказал шофёр, заглянув к нам.
И рванул машину так, что мотор зарычал, как собака.
Гнал он машину бешено. Ящики загуляли по кузову, в них угрожающе зазвенело железо. Тщетно мы старались удержать их. Пришлось постучать по кабине.
А что делать? Думаете, мне хочется взлететь на этих снарядах к ангелам? Нужно к восемнадцати ноль-ноль быть на месте. — Он постучал пальцем по трофейным часам, на циферблате которых гордый орёл держал в когтях земной шар. — Иначе наш командир голову мне свернёт. Он такой, он может… Так что лучше держитесь…
Непослушные ящики крепко били нам по ногам, пока мы воевали с ними, не заметили, как солнце закуталось в серые ватные облака. Подул ветер, дёрнул деревья за верхушки, едва не содрал с нас шапки. И вдруг повалил такой снег, словно все тучи рухнули на землю. Сколько живу, даже зимой не видел такой метели. Вскоре на каждом из нас лежал тяжёлый мокрый плащ, а весь окружающий мир, ещё совсем недавно по-весеннему радостно-зелёный, снова стал по-зимнему белым. Мотор, который до метели, гудел ровно и мощно, начал подвывать, вот он тяжело всхлипнул и захлебнулся.
Шофёр, ругаясь, выбрался из кабины, яростно плюнул на белый чистый снег.
— Братцы! — крикнул он, — Берите лопаты и слезайте. Будем пробиваться вперёд.
— Где там пробьёшься сквозь эту кашу, — глухо подал голос из кабины Андрей. — Только зря измучаемся.
— Ну-ну, поменьше болтай, — окрысился на него шофёр. — Слышал же — в восемнадцать ноль-ноль надо быть в части! Лучше руками поработай, чем языком!
Прорыли мы дорогу метров на сто, проползла по ней машина и застряла. Опять взялись за лопаты. Ещё метров сто, ещё пятьдесят… Страшно устали, пот со лба капает, давно шинели сняли. Однако не сдаёмся, кому охота ночевать на этом просёлке, по обе стороны которого стоит высокий, обвешанный хлопьями снега сосновый лес. Чего доброго, когда стемнеет, из него выскочат бандеровцы. Наслышаны мы о них — разбойничают в наших тылах немецкие холуи. А у нас оружия нет. Один автомат у шофёра.
Вот таким образом проехали километр — не более. Снег уже перестал идти, будто его косой отрезали. Опять поднялся ветер, разорвал тучи, и выглянуло удивлённое солнце. А мы, точно заведённые, продолжали копать дальше. Только Андрей Прокопчук положил лопату, прижал ладонь ко лбу ребром, на цыпочки приподнялся, что-то высматривает.
— Ты чего сачкуешь? — прикрикнул на него шофёр.
Андрей сделал вид, что не услышал шофёра. Повернулся ко мне и прерывистым голосом сказал:
— Товарищ сержант, разрешите обратиться. Тут, знаете, такое дело… Я эти места немного… хорошо знаю… Если даже мы и дальше будем так… успешно пробиваться вперёд с помощью лопат, все равно к ближайшему селу доберёмся разве что в полночь. А вот влево, видите, дорожка ведёт прямо к хутору. Он совсем близко, просто за деревьями не видно.
Только теперь я понял, почему Андрей обратился ко мне официально. Чтобы мою власть утвердить. Шофёр стал незаметно командовать нами, хотя был рядовой, а на моих погонах — три сержантские лычки. Подожди, а почему Андрею так захотелось на этот хутор?
Я не успел спросить об этом у Прокопчука, на него налетел взбешённый шофёр.
— Я тебе покажу хутор! — замахал он перед лицом Андрея стёртыми до крови руками. — Хочешь на перине переночевать? Привык в госпитале?
— Не горячись. — Я оттащил шофёра от Андрея, тот побледнел, сжал кулаки. — Скажи, друг, откуда ты знаешь, что там хутор? И почему тебя потянуло в этот хутор? Мы же торопимся, а о шофёре и говорить нечего. А ты уверен, что мы не застрянем там окончательно, выберемся оттуда на дорогу, когда растает?
— Да… понимаю, извините… — Андрей опустил голову. — У меня там мать… жила… Я ж тебе говорил, Иван, не виделись мы с ней с тех пор, как война началась. А когда освободили нашу область, пять писем послал — ни строчки в ответ.
Мы так и замерли от его слов. Перед моими глазами тут же предстала мать, когда провожала меня на фронт: стоит у вагона, смотрит на меня неотрывно и повторяет пересохшими губами: «Смотри, сынок, смири свою гордыню, кланяйся пулям, горб не вырастет…»
Стоим молча, не знаем, что сказать.
— Эх, семь бед — один ответ! — Шофёр швырнул лопату. — Ты прав, Андрей, не протараним мы эти завалы, пока солнце их не растопит. И в штрафной роте иногда живыми остаются. Ребята, вы подтвердите, какая дикая ситуация была? Шуруем, земляк, к твоему хутору! Глядишь, сегодня вареников с маком попробуем. — Он улыбнулся Прокопчуку, чтобы подбодрить его. И ко всем, тоном приказания: — Ну-ка, славяне, давайте штурманём эту стратегически никчёмную дорогу!
