Тритогенея Демокрита - [36]
А эти, исчисляющие достоинства человека суммой его богатств, и вовсе ничтожны. Но пусть и они замолкнут, увидев его подлинное богатство.
Он встал и погрозил кулаком городу, лежавшему высоко на холмах. Две мысли всколыхнули его сердце. И он сказал себе, что запишет эти мысли, вложит их в уста Пифагора. Он заставит его сказать в назидание всем: «Только та любовь справедлива, которая стремится к прекрасному, не причиняя обид». И еще: «Не власть и деньги делают людей счастливыми, но правота и многосторонняя мудрость».
Клиты не оказалось дома. Сначала он обрадовался этому, так как не надо было сразу же просить у няньки прощения за незаслуженно нанесенную ей обиду. Просить прощение всегда трудно, иногда же непреодолимо трудно. И все же время остужает страсти, и тогда слова о прощении легче слетают с языка.
Ему хотелось есть. Он зашел на женскую половину. Нашел в корзине, прикрытой холстиной, хлеб и кусок сыра — то, что осталось от вчерашнего пиршества. Амфора, в которой слуги Диагора приносили вино, лежала на боку. Демокрит приблизился к амфоре и увидел, что на ее горлышко наброшена цепочка со скарабеем — его подарок Алкибии. Он присел перед амфорой, щелкнул пальцем по каменному скарабею, горько усмехнулся. Он подарил ей свободу и скарабея. Хотел подарить ей знания. Свободу она отдала Диагору. Наукой пренебрегла. А скарабея бросила. Бросила, чтобы он не напоминал ей о нем, о Демокрите? Или таким образом захотела оставить ему память о себе? Или это знак того, что она еще может вернуться?
Он достал из колодца воды и поел, сидя под орехом, запивая хлеб и сыр холодной водой. Потом лег, подложив руки под голову, сказал, глядя сквозь поредевшие листья в небо:
— Алкибия — ласточка. Она улетела вместе с ласточками.
И такой невыразимой печалью отозвалась на эти слова его душа, что слезы сами собой навернулись на глаза, и сквозь них он увидел, как беззвучно задрожали ветви и листья дерева, как закачалось небо.
Горячая капля скользнула по его виску.
— Умник плачет, — сказал он вслух, — смеющийся философ проливает слезы.
Он вытер рукой глаза и поднялся. Пустой дом безмолвно глядел на него черными проемами дверей. Пахло увядшей листвой. По крыше дома прыгал воробей и чирикал удручающе однообразно. Амальтея, молодая черная коза, которой он дал это имя в честь другой козы, молоком которой был якобы вскормлен Зевс, стояла у каменной ограды, отделявшей двор от земельного участка, и лениво жевала траву. Демокрит направился к ней, опустился около нее на землю, принялся чесать Амальтее шею и за ушами. Амальтея равнодушно принимала эти ласки и продолжала жевать.
— Где Клита? — спросил ее Демокрит.
Глупо, конечно, задавать вопросы козе, но что делать, если не у кого спросить. Да и сорвался-то этот вопрос с языка помимо его воли: в нем заговорила тревога.
— Где Клита? — повторил он. — Где Клита? Где Клита? Действительно, где же она?
Он обошел вокруг дома, заглянул в хозяйственные пристройки, словно нянька могла там почему-либо прятаться от него, остановился в воротах. Конечно, она могла уйти в город сразу же следом за ним: у нее всегда находятся в городе дела. И то верно: пищу надо было принести, дров купить, да и мало ли что еще. Но об эту пору она всегда возвращалась, кормила его, доила Амальтею.
— Ах, нянька, нянька, — проговорил он, вздохнув, — куда же ты запропастилась? Ведь не убежала же ты к алтарю Тесея>49?! А, нянька?
Мысль о том, что Клита, возможно, бросила его и возвратилась к Дамасту, не на шутку встревожила его. Теперь он думал об Алкибии и о Клите, пожалуй, с равной степенью беспокойства. Ходил по двору, сидел на своей каменной скамье, ничем не мог заняться, снова и снова подходил к воротам, ждал, не появится ли вдалеке знакомая фигура няньки с корзиной в руке. Солнце уже клонилось к закату, утопая в высокой розовой заре, заставляло его щуриться, когда он смотрел в сторону города. А за спиной у него, на востоке, поднималась из-за горизонта темная мгла, словно где-то далеко жгли костры, от которых поднимался дым. Демокрит знал, что едва солнце сядет, мгла закроет все небо и упадет на землю холодным ветром и моросью. Свет делает человека огромным — ровно таким, насколько вдаль и ввысь достает его глаз. Тьма — маленьким и одиноким, если никого нет рядом, кого бы он мог коснуться рукой или услышать. Глухая тьма, холодная тьма превращает одинокого человека в маленькую точку, слабо пульсирующую в бесконечной черноте Вселенной. Жизнь пульсирует или боль? Для человека, которому изменили друзья, жизнь и боль — одно и то же.
Он напоил козу и завел ее в сарай. Затем запер двери дома, привалил калитку камнем и поспешил в город.
Глава десятая
— Она там, — сказал Дамаст, махнув рукой в сторону комнаты, откуда доносились голоса. — Я позвал Сокла, чтобы он осмотрел ее и помог. Она — хотела утопиться. Теперь ей, кажется, лучше. Сокл сказал, что опасности для жизни нет.
Демокрит сделал шаг в сторону комнаты, где лежала Клита, но Дамаст удержал его.
— Тебе не надо туда, — сказал он. — Я догадываюсь, что случилось. Ты прогнал ее, как узнал, что Алкибия убежала?
