Тристан 1946 - [95]

Я лежала на старомодной кровати и ждала неизвестно чего, может быть того, чтобы Америка вместе с этой гостиницей провалилась ко всем чертям, чтобы я проснулась в Лондоне, а рядом, положив руку на мою грудь, спал Михал, во сне он почти не дышит, иногда кричит или бормочет, это когда ему снится язык Дракона, тогда я его бужу, он моргает, смотрит удивленно, а потом улыбается и с блаженной улыбкой снова засыпает, спит не шелохнувшись.

По правде говоря, я о нем мало знала, только то, что сама видела и сумела понять; и Подружка была немногословна… Его прошлое, страшная окровавленная Польша таилась в темноте, держала его за волосы и не отпускала, я тянула его к себе, но он не разрешал прикасаться к прошлому, признавал только «сегодня» и «сейчас», но не давал отрубить «вчера» и «давно», как же он меня теперь отрубит? Волос у него нет, он подстрижен ежиком, но все равно я держу его за волосы… не спал он, когда я стояла на коленях, не мог он спать, притворялся. Это Кэт тянет его к себе — сил не хватит. А может, долгое ожидание погасило радость от моего приезда?.. Слишком долго я велела ждать, милый, прости меня! Глупый, закопал память обо мне и думает, что забудет, может, он и сам готов рубить по живому, но все равно не забудет, теперь и я знаю, прошлое забыть нельзя.

Решила ждать. Нельзя всерьез принимать выходку больного, надо ждать, когда Михал выздоровеет, и тогда поговорить с ним без спиц над головой, если Михал скажет — я несчастлив, ничто не заставит меня от него отречься, Джеймс отпустил меня, я свободна.

У меня была бабка — шотландская пуританка, видно, я от нее унаследовала упрямство мула, ожидающего «второго пришествия», презирающего то, что есть, сгинь, сгинь, проклятая бабка! Михал тут. Нет любви на расстоянии, Михал за мной послал, Михал не может меня прогнать.

Под вечер я встала, чтобы опустить жалюзи — мне надоела красная мышь, бегавшая взад и вперед по голубой неоновой дорожке на той стороне улицы, — выглянула в окно; меня ошарашили огни, запах бензина, приглушенные голоса, в большом городе в сумерки деловые разговоры закончены, магазины закрыты, по тротуарам, держась за руки, прохаживаются влюбленные, пьяные еще не скандалят, в такси поцелуи, в ресторанах первые посетители, к театральным подъездам подкатывают красивые дамы и господа в черных галстуках, я загляделась на «ягуара» возле гостиницы, на мужчину, открывавшего дверцу. Машина была красная, точь-в-точь как мой «моррис», рядом стояла девушка в розовом платье, оно то раздувалось как парус, то опадало, обрисовывая длинные ноги, лица девушки не было видно, рукой она придерживала волосы… и я тоже могла стоять так возле машины в ожидании той минуты, когда мужчина увезет меня туда, где можно свободно любить и видеть небо, не заляпанное неоновыми огнями.

И вдруг как просветление… Джеймс и Михал — оба были против меня! Один карал своей добротой, другой — злобой, они передавали меня друг другу, а каждый только и думал, как бы мною лучше попользоваться, переделав на свой лад… Я рванула жалюзи, шнур лопнул, позвонила портье, велела принести бутылку шампанского и ананасовый компот, через минуту официант вкатил в комнату столик с приборами на две персоны, с двумя бокалами, с бутылкой, огляделся по сторонам.

«Вы ждете гостя?.. Ужин заказать сейчас или попозже?» Расстелил скатерть, поставил цветок и начал было расставлять приборы… Я рассмеялась: «Пожалуйста, не утруждайте себя, ужина не будет, и вино и компот — для меня…» Официант был молодой, но видавший виды, даже бровью не повел — не открыть ли бутылку? Пробка выстрелила в стену, официант осадил шампанское салфеткой, налил бокал, поставил компот и исчез вместе со своим столиком.

А я сидела перед зеркалом и пила. Зеркало было тройное, как в студии Питера, и теперь, глядясь в него, я снова вспомнила всех тех, кого когда-то изображала в студии. Подружка успела дать мне в дорогу только одно платье… Стоило мне накинуть шаль, и я становилась то дочкой фермера, то дамой, совершавшей прогулку на яхте, то роковой женщиной, то невестой; и дело было не в тряпках — за какие-то пять минут я могла прожить одну жизнь и начать совсем иную, и сразу менялось и лицо, и поза, и жесты; меня это развлекало, я вертелась как юла, потом замирала и наблюдала в зеркале, все эти чужие жизни — мои не мои, наконец, устав, заснула.

Проснулась — трещит телефон, оглядываюсь, лежу на ковре, рядом бутылка, осколки стекла от разбитого фужера, нетронутый компот, встала и говорю: «Алло» — «Мистер Драго хочет вас видеть, уверяет, что вы знакомы» — «Нет, нет, не знакома, меня нет», — наверное, это проделки Бернарда, решил разыграть, думаю, начинаю понемногу раздеваться, и вдруг стук в дверь. «Катя, открой, это я». Онемела: Драги.

Я его не впустила, разговаривали через закрытую дверь.

— Откуда ты взялся?

— Из Лондона. Если избегаешь знакомых, не надо останавливаться в этой гостинице.

— С каких это пор ты стал мистером Драго?

— Уже два года я так подписываю картины. Видно, в Труро я не популярен, открой.

Я не открыла. На другой день, проголодавшись, я спустилась вниз в ресторан, заказала бифштекс, Драгги сразу же подсел ко мне…