Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [60]

Религия в Чехии, даже католическая, была тесно связана с национальными чувствами. Популярными народными героями были король-утраквист (чашник) Йиржи из Подебрад и вождь утраквистов (чашников) Ян Жижка, а католики больше всего почитали героического князя Вацлава – «доброго короля Венцеслава» из рождественского гимна, канонизированного не Ватиканом, а всенародной любовью. С незапамятных времен церковные службы отправлялись на чешском языке даже самыми дотошными приверженцами старой веры. Подчинение Чехии принципам остальной католической Европы повлекло за собой искоренение вековых традиций и прямую атаку на национальное самосознание чешского народа. Если бы даже Фердинанд был менее набожным человеком, вероятно, он и тогда понимал бы, насколько важно довести эту реформу до конца. В сложившейся ситуации он опирался на личные убеждения и, разумеется, воображал, что делает это не только для упрочения собственной власти, но и в заботе о душах подданных.

Эта двойная убежденность придала ему силу духа, чтобы отмахнуться от возражений более осторожного Лихтенштейна и всем сердцем одобрить безжалостную и неумолимую позицию кардинала Карафы. Лихтенштейн пощадил бы всех, кроме кальвинистов, так как опасался вмешательства Иоганна-Георга Саксонского; Карафа, с другой стороны, не допустил бы столь легкомысленного отклонения от догм, как отправление мессы на чешском языке, даже если бы от этого зависело благополучие самой чешской короны. Политически Фердинанд преуспел в поддержке этой крайней точки зрения; осмотрительные политики империи качали головами и предостерегали его, что он вынудит курфюрста Саксонского взяться за оружие. Фердинанд знал свою Саксонию; дрезденский двор затопил его письменными протестами, заклиная вспомнить о прошлых обещаниях, призывал на его голову гнев небесный, засыпал упреками, но и пальцем не пошевелил, чтобы его остановить.

Политика пыток и насилия навсегда оттолкнула Северные Нидерланды от католической церкви. В Чехии этой ошибки не повторили; но гражданские и экономические репрессии зажали протестантов в такие тиски, что выбраться из них можно было только отрекшись от веры. В 1623 году Пражский университет отдали иезуитам, и вся система образования в стране оказалась в руках церкви, так что молодое поколение естественным образом выучило те уроки, усвоение которых далось их родителям куда как тяжелее.

Сама Прага особых трудностей не представляла. Архиепископ прощал участие в восстании за переход в католичество, и, поскольку этот религиозно раздробленный и космополитичный город, естественно, был равнодушен к таким вопросам, это привело к тому, что большинство горожан за год приняло католическую веру. Отдаленные города поддавались не так легко, и к ним пришлось применять более суровые меры. Протестантов обложили налогами и чрезвычайными взысканиями, а особо действенной формой принуждения оказалось размещение на постой имперских солдат, если только, как порой бывало, жители, узнав заранее об их приходе, не поджигали свои дома и не бежали в леса, взяв с собой все, что могли унести. В противном случае поборы и бесчинства войск за несколько месяцев отбивали у народа желание сопротивляться. Табор, оплот Жижки, был полностью обращен к Пасхе 1623 года; Комотау (Хомутов), три года плативший тяжелые контрибуции, сломался под угрозой оккупации; в Куттенберге (Кутна-Гора) рудокопы, стойкий и упрямый народ, несли контрибуцию втрое больше, чем обычные налоги для остальной Чехии, и три года терпели расквартированные войска, пока в конце концов жители не разбежались и шахты не закрылись из-за отсутствия рабочих рук. Католическая знать способствовала обращению подданных в свою веру; по слухам, деспотичный граф Коловрат кулаками загонял своих крестьян в церковь; в Йичине Валленштейн основал иезуитскую школу и обязал крепостных посылать туда своих детей. Он построил церковь по образцу собора в Сантьяго-де-Компостела, а потом предложил превратить герцогство Фридлант в епископство. Императорский двор не одобрил его идею, так как посчитал Валленштейна достаточно могущественным и без собственного карманного епископства.

Власти не брезговали никакими мерами, которые могли бы сломить национальный и еретический дух чехов. В День Яна Гуса, который до сих пор является национальным праздником, закрывали церкви; статую Йиржи из Подебрад на рыночной площади в Праге снесли, а с фасадов бесчисленных храмов посбивали скульптуры чаш – чешского символа Реформации. Кроме того, Фердинанд способствовал канонизации Яна Непомуцкого (Непомука), чешского священника, казненного Вацлавом IV за отказ раскрыть тайну исповеди. Это был весьма хитроумный шаг, поскольку история жизни нового святого бросала тень на тех, кто сидел до Габсбургов на чешском троне, и среди молодого поколения Непомуцкий скоро стал популярнее древнего Вацлава.

Главным препятствием на пути обращения Чехии в католичество была нехватка священников, необходимых для выполнения столь колоссальной задачи. Иезуиты наводнили страну своими крестоносцами, но так и не смогли заполнить брешь, оставленную изгнанием кальвинистских, лютеранских и утраквистских пасторов; зачастую покладистые протестантские священники соглашались стать католиками, чтобы сохранить свои приходы, и потребовались годы на то, чтобы справиться с нарушениями, вызванными подобной практикой. Пасторам приказали отослать прочь своих жен; многие даже не потрудились выполнить приказа, а другие просто называли жен «домработницами» и продолжали жить с ними, шокируя всю округу. В одном случае викарий-утраквист на допросах упорно утверждал, что он католик, но продолжал проповедовать еретические догматы утраквистов и совершать причастие под обоими видами. Карафа мог бы сколько угодно метать громы и молнии, но все напрасно; только время и увеличение числа местного духовенства могли бы в конечном счете излечить зло. В отдаленных районах протестантизм открыто исповедовали по крайней мере в течение еще одного поколения, он упорно цеплялся за жизнь и порой вовсе не умирал, сохраняясь в виде тайной народной традиции.