Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [164]

Еще одной ошибкой было продолжение военных действий во время съезда; общее прекращение огня способствовало бы скорейшему окончанию переговоров, но, пока продолжалась война, ее события влияли на решения дипломатов в Мюнстере и Оснабрюке, которые всегда были готовы еще чуть-чуть потянуть волынку в надежде на какой-нибудь новый военный успех. Французы, располагая большими ресурсами и большей экономической и социальной свободой, чем их оппоненты, в первую очередь проявляли готовность затягивать процесс на неопределенно долгое время; это был немаловажный элемент их тактики – продемонстрировать свою способность держаться до бесконечности, чем потерять желаемое. Их главный посол Лонгвиль разбил вокруг своей резиденции сад и послал за женой, чтобы составить ему компанию, всего лишь для того, чтобы показать: он может позволить себе остаться в Мюнстере надолго. В то же время Мазарини, дабы ускорить процесс, побуждал своих командующих устроить эффектную демонстрацию французского оружия на театре военных действий.

Однако его послы не отличались особыми талантами. Клод де Мем, маркиз д’Аво, обладал некоторыми способностями, но был слишком самоуверен, чтобы проявлять осторожность, и подобные оплошности, как его совет голландцам быть терпимее к католикам, были для него типичными. Невыносимо высокомерный и обидчивый, он не ладил с другими делегатами и меньше всего со своим коллегой Сервьеном. «Надо быть ангелом, чтобы найти лекарство от всех ваших слабостей», – писал тот в приступе ярости. Абель Сервьен, маркиз де Сабле, на первый взгляд был не так спесив, как д’Аво, но его письма и особенно его ссоры с коллегой доказывают, что он был не менее самонадеян. Он был правой рукой Мазарини, и д’Аво одновременно и завидовал, и боялся его, и Сервьен ничего не сделал, чтобы облегчить эти чувства. Более искусный в общении с другими делегатами, Сервьен, несомненно, был лучшим дипломатом, но, поскольку в критические моменты оба французских посла часто не желали и слышать друг друга, их способности, и личные и общие, теряли всякое значение. Третьего французского посла, герцога де Лонгвиля, прислали всего лишь для того, чтобы придать посольству блеска и не дать ему натворить дел во Франции.

Примерно такой же разлад царил и между шведскими послами. Главный среди них – Юхан Оксеншерна – вообще не имел никаких оснований занимать это положение, кроме того, что был сыном Акселя Оксеншерны; этот крупный, краснолицый, довольно глупый человек, легко возбудимый и очень надменный, слишком сильно любил вино и женщин. Он вставал с постели, обедал и отходил ко сну под фанфары, которые было слышно по всему Оснабрюку. Его подчиненный Юхан Адлер Сальвиус был одним из немногих сравнительно одаренных участников конгресса, решительным, трезвомыслящим, находчивым, с приятным чувством юмора. Говорили, что Оксеншерна был настроен против мира, поскольку это умалило бы важность и его самого, и его отца. Но Сальвиус получил от королевы указания не позволять ему без нужды затягивать переговоры; Кристина твердо заверила Сальвиуса, что желает любого мира, независимо от личных или общественных притязаний ни Оксеншерны-отца, ни Оксеншерны-сына. Сальвиус, таким образом, оказался в тех же отношениях с Оксеншерной, что и Сервьен с д’Аво: оба находились в подчиненном положении, и оба при этом поддерживали более тесную связь с властями дома, нежели начальник.

Испанский посол, граф Гусман де Пеньяранда, не блистал умом. Красивый мужчина с изящными манерами, он был неимоверно горд и имел репутацию одновременно и импульсивного, и лживого человека. В нем ярко проявилась типичная для испанцев склонность цепляться за мелочи и упускать главное. Если испанская дипломатия и добилась в Мюнстере хоть каких-то успехов, то лишь благодаря необычайно одаренному заместителю Пеньяранды Антуану Брену, литератору и гуманисту, но плоть от плоти чиновничьего класса, в котором наилучшим образом проявились все традиции бюрократии, прагматическое чутье и дар к компромиссу.

Главными послами Соединенных провинций были Адриан Пау от Голландии и Ян ван Кнейт от Зеландии, и в их отношениях был тот же элемент напряженности, хотя внешне он никогда не проявлялся. Пау представлял мирную или происпанскую партию, которая подозрительно относилась к Франции; Кнейт – партию Оранского дома с его тяготением к Франции. Оба были способными людьми, особенно Пау. Говорили, что он один сумел перехитрить Ришелье. Ни один из голландцев не внушал доверия, но они ни разу не выдали себя, и, хотя французы и шведы относились к их действиям крайне подозрительно, им никогда не удавалось подтвердить своих опасений, пока уже не было слишком поздно.

Двумя посредниками, или председателями в современном понимании, были папский нунций Фабио Киджи и венецианский посол Альвизе Контарини. Они пользовались достаточным влиянием для того, чтобы едва ли не все обвиняли их в предвзятости, но недостаточным для того, чтобы оказать заметное действие на ход переговоров. Киджи в целом был уравновешенным человеком и всеми силами старался сглаживать противоречия; Контарини, с другой стороны, был упрям и часто выходил из себя, если ему возражали.