Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [19]

Шведско-польской войне не суждено было разгореться в 1617 г. Сигизмунд III вскоре добился продления перемирия еще на два года. Дело в том, что все его попытки в 1613–1616 гг. заключить с Россией достаточно выгодный мир пока не увенчались успехом, несмотря на чрезвычайные усилия венской дипломатии помочь ему в этом, и после выхода Швеции из игры он захотел еще раз проверить возможность один на один одолеть Россию.

Проникнутый габсбургско-католическими идеями, он был уверен, что преследует в этой войне не только частные интересы Польши, но защищает всю «христианскую Европу». Позже в одном послании он так именно и хвалился перед Европой, что шведский король напал на него в тот момент, «когда мы были заняты священной войной (с Московией. — Б. П.) для поддержания славы и обеспечения неприкосновенности всего христианского мира»[36]. Пока не были подведены окончательные итоги борьбы с Московским государством, война со Швецией была бы для Сигизмунда III слишком рискованной, и он приложил все дипломатические усилия, чтобы отсрочить ее. Пришлось заплатить дорогую цену: Бранденбургскому курфюрсту за поддержку была обещана Пруссия, являвшаяся леном польской короны. Бранденбург оказал давление на Швецию. Сыграло свою роль и то, что венский двор заигрывал с Густавом-Адольфом и подталкивал его к примирению с Сигизмундом. Таким образом, польско-шведская война была отсрочена и возобновилась с полной силой только в 1621 г. А в 1617 г. Сигизмунд III в последний раз бросил свои войска, во главе с королевичем Владиславом, на Москву. Свыше года продолжалась смертельная схватка. Москва была обессилена, истекала кровью, но сопротивлялась отчаянно.

1615–1617 гг. напомнили московским боярам и дьякам все дипломатические уроки XVI в. Опыт показывал, что борьба Московского государства за независимость и за русские земли — смоленские, черниговские и новгород-северские — вовсе не является только русско-польским делом. Сама жизнь понуждала их к известному уразумению общеевропейского баланса международных сил и к поискам в Западной Европе кого-либо, кто послужил бы противовесом слишком пристрастному арбитру в борьбе с Речью Посполитой — Империи. В самом деле, император Матвей, взявшийся за посредничество в 1615–1616 гг., даже не признал де-юре нового русского царя Михаила Федоровича Романова и, следовательно, признавал права на русский престол польского наследника Владислава — ибо только так, альтернативно, стоял тогда вопрос об этом признании перед европейской дипломатией. Иначе говоря, «посредник» был союзником одной из сторон: ведь спор о правах Владислава был одним из важнейших вопросов русско-польских переговоров. Правда, Матвей вступил де-факто в сношения с новым московским царем, но только для того, чтобы удобнее было поддерживать требования Сигизмунда III. Мало того, московскому правительству стало известно, что император оказывает прямую военную помощь полякам войсками и деньгами[37]. Следовательно, продолжение войны с Польшей даже при самых героических усилиях было безнадежным, раз невидимая рука все равно поддержит противника всякий раз, когда тот начнет слабеть.

Исходя из этого, Московское государство усиленно ищет новых связей в Европе и, естественно, направляет свои поиски именно в сторону антигабсбургских держав, хотя просит помощи против Польско-Литовского государства, а, разумеется, не против Империи. В 1615 г. русский посол во Франции Кондырев предлагает Людовику XIII франко-московский союз и просит помощи против поляков и шведов. В 1617 г. русское посольство в Англии благодарит Якова I за посредничество при заключении мира со шведами, просит его склонить королей шведского и датского и голландские Генеральные штаты к военному союзу с Москвой против Польши и дать денег на борьбу с поляками. Однако французское правительство в тот момент не сочло даже нужным ответить на московский демарш, английское — ограничилось запоздалой присылкой небольшой суммы денег тогда, когда они уже не были нужны. Иначе говоря, антигабсбургские державы не воспользовались представившейся возможностью сорвать габсбургские замыслы в Восточной Европе. Московскому государству после этой неудачи ничего не оставалось, как согласиться на перемирие с наседавшим противником, приняв хотя бы часть тех требований, которые поддерживал до того германский «посредник». Перемирие было подписано в деревне Деулино только 1 декабря 1618 г., но предопределившая его международная и военная ситуация была ясна уже в конце 1617 г. Все, чего удалось добиться Московскому государству ценой величайшего напряжения сил, — это ограничить аппетиты Речи Посполитой, остановив наступление польско-литовских войск у самой Москвы, у Троице-Сергиева монастыря, и у Можайска; положение Речи Посполитой в конце 1618 г. было, таким образом, хуже, чем в конце 1617 г. По условиям Деулинского перемирия, заключенного на 14 с половиной лет, т. е. до 1633 г., главный вопрос — о претензиях Владислава на московский престол — был дипломатически обойден, но западные земли Московского государства — смоленские, черниговские и новгород-северские — остались во владении Польско-Литовского государства.