Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [18]
В 1613 г. на вакантный московский престол Земским собором был избран царь Михаил Федорович Романов. Характерно, что первыми поспешили признать его антигабсбургские государства — Англия, Голландия. Император, напротив, отказывался признать его и демонстративно писал, минуя его, русским боярам. На этой почве в 1614–1615 гг. между Московским государством и Империей разыгрался острый дипломатический конфликт, сопровождавшийся оскорблениями с обеих сторон. Но по существу-то в Вене скоро поняли, что провалившуюся идею — придавить Московское государство могильной плитой польско-католического ига — остается только снова заменить прежней идеей: — отгородиться от него, по возможности, сильным «барьером».
Сигизмунд III, со своей стороны, вовсе не считал себя разбитым после 1612 г. Он лелеял прежние завоевательные планы, готовил новую армию и продолжал войну. Возобновил военные действия в России и Густав-Адольф. Однако тут же обнаружилось, что теперь шведская интервенция не только не служит помехой для польской интервенции, но, напротив, спасает эту последнюю, оказавшуюся на краю пропасти. Эволюция характера шведской интервенции в России совершалась постепенно. В сущности, уже заключение Швецией перемирия с поляками в 1611 г. знаменовало разрыв ее союза с Россией, а, оставив за собой в качестве своего рода «залога» Новгородскую область, Густав-Адольф открыто поставил себя во враждебное отношение к русскому «союзнику». В 1613 г. он уже прямо действовал против русских в молчаливом контакте с поляками. Англия и Голландия, только что рассчитывавшие расстроить габсбургские планы, содействуя возвращению Швеции на поля русско-польской войны, убедившись теперь в происшедшей эволюции, столь же энергично принялись хлопотать об удалении шведов из России, т. е. о русско-шведском примирении. Эти дипломатические усилия увенчались успехом только к 1617 г. В противовес им Империя стала разыгрывать роль беспристрастного посредника в переговорах между Россией и Польшей. Что действительно скрывалось за этой маской, видно из специального посольства от царя Михаила Федоровича к императору Матвею в 1616 г. «с прошением не помогать польскому королю ни деньгами, ни войском»[33] Тщетные просьбы!
Истомленная напряжением предшествовавших лет, Россия из последних сил отбивалась от одновременно наседавших на нее двух врагов — Швеции и Польско-Литовского государства. Финансовые и военные ее ресурсы были совершенно исчерпаны. На ее счастье, о полном единстве этих двух врагов не могло быть и речи. Сигизмунд III продолжал воображать себя не только хозяином русского престола (на что претендовал и Густав-Адольф), но и законным государем Швеции. Воюя с Россией, он одновременно энергично готовился к завершающему удару по Швеции, строил флот, набирал армию. Было ясно, что, как только война с Россией завертится хотя бы минимальным успехом, польско-шведская война неминуемо вспыхнет с новой силой. Московскому правительству в конце концов оставалось рассчитывать только на эту перспективу. И примириться, следовательно, с необходимостью уступок противникам, признав частично свое поражение. Иначе говоря, освободительная война русского народа 1611–1612 гг. спасла национальную, политическую и церковную независимость России, но не смогла предотвратить тяжелых жертв, которые были возмещены только десятилетиями дальнейшей русской внешней политики, окончательно — лишь при Петре I.
В 1617 г. правительство царя Михаила принуждено было после долгих переговоров согласиться на Столбовский мир со Швецией: Густав-Адольф отказался от всяких притязаний на Новгород и московский престол, зато Московское государство должно было отказаться от бесценного сокровища, добытого с таким трудом, — . выхода к Балтийскому морю. Побережье Финского залива с городами Ям, Копорье, Корела, Ивангород, Орешек отошло к шведам[34]. Отныне у русских «отнято море», торжествовал Густав-Адольф; «без нашей воли русские купцы не могут показаться на Балтийском море ни с одною лодкою». Одновременно, как только определился успех переговоров с Россией, он поспешил сам начать в 1617 г. превентивную войну с Сигизмундом III, вырвав инициативу у «северного Филиппа». Вот как объяснял голландцам необходимость этой войны шведский посол в Голландии Иоганн Шютте: «Только близорукие люди могут считать войну Швеции с Польшей чисто домашней распрей. Всем должны быть известны стремления Испании создать в Европе универсальную монархию, и она легко достигнет этого, как скоро Сигизмунд водворится в Швеции. Все прибалтийские земли окажутся тогда под его властью. Испанский король создаст себе флот на Балтийском море, в его распоряжении будут все лучшие балтийские гавани; голландцам придется проститься с мыслью свободно торговать на Балтийском море»[35]. В этих любопытных словах опять-таки легко отличить долю дипломатического лукавства от верного в основном понимания всеевропейского значения восточноевропейских дел: ход борьбы в Восточной Европе предрешал судьбу всего универсализма Габсбургов, которых в данном случае отождествляют с испанским королем, так как он по традиции все еще считался старшим и сильнейшим в доме.
