Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается - [148]

– Хамфри, – подсказала Уэйден.

– Нет. – Олаф опять насупился. – Из-за его имени разгорелся спор, поскольку младенец, усыновленный его осиротевшими детьми, носил то же имя.

– Бертран, – подсказал Омерос.

– Нет. – Олаф снова скорчил мрачную гримасу. – Документы по усыновлению были спрятаны в шляпе у одного банкира, которого повысили в должности и сделали вице-президентом отдела, в чьем ведении находились финансовые и наследственные дела сирот.

– Мистер По? – предположила Сейди.

– Да. – Олаф бросил на нее грозный взгляд. – Хотя в то время он больше был известен под своим театральным псевдонимом. Но я здесь не для того, чтобы обсуждать прошлое. Я пришел обсуждать будущее. Твои мятежники выпустили меня из клетки, Ишмаэль, чтобы прогнать тебя с острова и сделать меня королем.

– Королем? – возмущенно повторила Едгин. – Мы так не договаривались.

– Хочешь жить, старуха, – отрезал Олаф, – делай, что говорю.

– Вы уже даете нам советы? – недоверчиво произнес Брустер. – Вы не лучше Ишмаэля, хотя костюм у вас красивее.

– Спасибо, – Граф Олаф противно ухмыльнулся, – но между мной и этим глупым рекомендателем есть еще одно важное различие.

– Татуировка? – предположила Пятница.

– Нет. – Граф Олаф нахмурился. – Смойте ему глину с ног, и увидите, что у него такая же татуировка, что у меня.

– Косметический карандаш? – предположила мадам Нордофф.

– Нет, – отрезал Граф Олаф. – Разница в том, что Ишмаэль безоружен, он отказался от оружия давным-давно, во времена раскола в Г. П. В. Он тогда отказался от всяческого насилия. Сегодня вы убедитесь, до какой степени он глуп. – Олаф замолчал и погладил свой круглый живот грязными руками, после чего обернулся к рекомендателю, который в этот момент взял что-то из рук Омероса. – Я владею единственным видом оружия, которое опасно для тебя и твоих сторонников, – похвастался Олаф. – Я – король Олафленда, и ты с твоими козами ничего не можешь с этим поделать.

– Не будь так уверен. – Ишмаэль поднял в воздух какой-то предмет, чтобы все увидели его.

Это было гарпунное ружье, которое прибило к берегу вместе с Олафом и Бодлерами, а до того, в свое время, использовалось для стрельбы по воронам в отеле «Развязка», и по летучему автономному дому в Городе Почитателей Ворон, и по машине, производящей сахарную вату на сельской ярмарке, когда Бодлеры-родители были еще совсем-совсем молодыми. Теперь наступила новая глава в истории ружья, и оно было нацелено прямо в Графа Олафа.

– Я посоветовал Омеросу держать гарпун под рукой, – продолжал Ишмаэль, – а не бросать его в чащобу. Я подозревал, что ты можешь сбежать из клетки, Граф Олаф, как я сбежал из клетки, в которую ты меня посадил, когда поджег мой дом.

– Я не поджигал, – запротестовал Граф Олаф, но глаза его ярко заблестели.

– Хватит с меня твоего вранья. – Ишмаэль встал с кресла.

Островитяне, поняв, что у рекомендателя ноги вовсе не больные, ахнули, для чего обычно требуется глубоко вдохнуть воздух, что очень опасно, если воздух насыщен смертельно ядовитыми спорами.

– Я намерен сделать то, что должен был сделать много лет назад, Олаф, – я уничтожу тебя. Я выстрелю тебе прямо в толстый живот!

– Нет! – одновременно вскрикнули трое Бодлеров, но даже их объединенный крик не мог заглушить злодейского хохота Графа Олафа.

Рекомендатель не услышал их и нажал на красный спусковой крючок страшного оружия. Дети услышали сперва «щелк!», потом «вжж!», гарпун вылетел и поразил Графа Олафа туда, куда и обещал Ишмаэль: дети услышали звон разбитого стекла – и медузообразный мицелий со своей тайной историей вероломства и жестокости вырвался наконец на свободу, в воздух безопасного пристанища, отделенного от большого мира. Все в палатке ахнули – островитяне и островитянки, мужчины и женщины, дети и сироты, волонтеры и негодяи и все, кто в промежутке. Все вдохнули споры смертоносного гриба, и Граф Олаф, который, опрокинувшись на песок, продолжал хохотать, тоже вдохнул, и в один миг с расколом острова было покончено, поскольку все, не исключая, естественно, и бодлеровских сирот, внезапно стали участниками одного и того же несчастливого события.

Глава двенадцатая

Странное дело, скитаясь по миру и становясь старше и старше, обнаруживаешь, что к счастью привыкнуть легче, чем к отчаянию. Когда, например, во второй раз пьешь анисовый напиток с мороженым, счастье, которое испытываешь, посасывая восхитительную смесь, уже не так безмерно, как в первый раз, а на двенадцатый раз состояние счастья становится еще менее безмерным, и дальше этот напиток дарит вам уже совсем мало счастья, поскольку вы привыкли ко вкусу ванильного мороженого в сочетании с анисовой шипучкой. В то же время, вторично обнаружив у себя в напитке чертежную кнопку, вы испытываете огорчение гораздо более сильное, чем в первый раз, когда вы отмахнулись от этого, сочтя причудливой случайностью, а не частью злого умысла какого-то подонка, иначе говоря, продавца в кафе-мороженом, который пытается поранить вам язык. А когда кнопка попадается вам на двенадцатый раз, ваше отчаяние усиливается до такой степени, что вы не можете произнести словá «анисовая шипучка с мороженым», не разрыдавшись. Получается, что к счастью, так же как и ко вкусу сердечного из кокоса или к севиче, привыкаешь быстро, тогда как отчаяние поражает неожиданно каждый раз, как с ним сталкиваешься. Когда в палатке раздался звон стекла, Бодлеры застыли на месте, глядя на стоящего Ишмаэля; и, хотя они чувствовали, как споры медузообразного мицелия проникают в них и каждая крошечная спора ощущается в горле, как сбегающий вниз муравей, они никак не могли поверить, что их жизнь снова наполнилась отчаянием и что это ужасное событие произошло.