…Николай Кибальчич отложил в сторону чертеж.
— Что такое ракета? — тихо спросил он. — Это прежде всего управление огнем, стихия огня, подчиненная воле человека. Стихия огня… А если она неподконтрольна? Моя сознательная жизнь начиналась именно с этого.
— С чего? — не понял Желябов.
— Попробуй представить пожар в маленьком деревянном городе, когда горит целый квартал…
III
…Ему уже давно снились сны, только он не умел рассказать их, а проснувшись, вспомнить и осмыслить. Сны были веселые и яркие, они возникали вроде бы из темноты, из ничего и, постепенно разрастаясь, наполняли все его сознание цветами, бабочками, синим небом; откуда-то приходила корова Веста, и в ее желтых зубах он видел застрявшие травинки; ласкался о его босые ноги пес Цезарь, и часто во сне он был не рыжим, как в настоящей жизни, а белым, черным и даже голубым; приходила мама — праздничная и нарядная, — и они бежали с ней, взявшись за руки, к калитке в высоком заборе, и у него от восторга екало сердце — за калиткой был мир, который еще не принадлежал ему, туда могли попасть только взрослые.
И тут он обычно просыпался, сразу перепутав, забыв свои сны.
На этот раз с хорошим, добрым сном что-то случилось: внезапно синее небо, корова Веста, пес Цезарь, только что ласкавшийся о его ноги, кажется, мама, бабочки — все-все окрасилось странным красным цветом, затрепетало, сдвинулось, мелко задрожало. И казалось, все его маленькое тело наполняют, сотрясая, удары:
— Бом! Бом! Бом!
Еще не проснувшись, трехлетний Коля весь, до краев был во власти ужаса. Он открыл глаза — комната была погружена в странный розовый цвет, он дергался, мигал, и черные тени шатались по стенам. Окна пылали малиновым и оранжевым. Где-то, казалось, рядом, гудят человеческие голоса, дико заржала лошадь. За стенами выло и свистело. И, перекрывая все, металось в разные стороны всеми голосами:
— Бом! Бом! Бом!
Он не мог знать, что это набат гремит над Коропом, бьют в колокола всех церквей — Успенской, Троицкой, Преображенской.
— Пожар! Пожар! Пожар!..
— Степа… — прошептал он и, повернувшись на бок, увидел, что кровати братьев пусты, нет ни Степы, ни Феди, а дверь в их комнате открыта, и в столовой тоже мечется розовый свет.
— Мама-а-а!.. — страшно закричал он и, путаясь в длинной ночной рубашке, выбежал за дверь.
Нигде никого. Дом пуст, все двери настежь.
Не помня себя Коля вылетел на крыльцо, вцепившись в поручень лестницы, завыл:
— А-а-а… У-у-у!..
Ворота были распахнуты, и через свою Облонскую улицу он увидел край городской площади — весь ряд ее домов был охвачен пламенем, огромные красные языки с черными завихрениями вверху победно и царственно вздымались в бледное августовское небо. Трещало, ухало, летели каскады искр, страшно пахло гарью и паленой шерстью. По площади метались черные фигуры людей. И землю и небо сотрясали колокола: «Бом! Бом! Бом!..» Мимо промчалась подвода с кадкой воды, запряженная двумя лошадьми, и ими правил… папа! Коля видел, как обрушилась горящая крыша, круглая шапка из огня и дыма взметнулась вверх, и Коля догадался, почувствовал: люди там, на площади, ничего не могут сделать с огнем, с этим взбесившимся диким чудовищем. Он был врагом, он погубит всех: дома, маму и папу, братьев Федю и Степана, сестру Катю, зверей и птиц, всех-всех! И нет никакого спасения.
Из пылающих ворот сгоревшего дома вырвалась корова, спина ее дымилась, по ней пробегали струйки пламени. Корова, дико мыча, содрогаясь всем телом, пробежала совсем немного и рухнула на передние ноги.
«Веста! Это Веста!» — пронеслось в сознании Коли, и он закричал, оглушая себя:
— Мама!.. Ма-м-м-ма-а!..
И не чувствовал, как в беспамятстве катится по ступеням.
Он открыл глаза и увидел над собой лицо матери, все в слезах.
— Проснулся, — тихо сказала она и улыбнулась.
«Мама жива, — подумал Коля, сразу вспомнив пожар. — И папа».
Отец стоял в дверях, широкоплечий, аккуратно причесанный, и волосы были подвязаны узкой лентой. Отец был в рясе, на груди сиял крест.
«Ему пора в церковь, — подумал Коля, — значит, все как всегда. Огня больше нет».
— Г-г-где он? — спросил Коля.
Мама и отец переглянулись.
— Кто? — глаза мамы опять наполнились слезами.
— Or… ог… — слово не выговаривалось, — ог-огонь…
— Не бойся, милый. — Мама ласково провела рукой по его голове. — Огня нет. Пожар потушили.
— Х-хорошо, — сказал Коля и услышал голос отца, в котором ему почудилось раздражение:
— Заикается.
Вдруг он вспомнил и мгновенно вскочил.
— А где В-в-веста? — В душе вырастало отчаяние.
— Веста пасется за речкой, на лугу. — Мама с тревогой смотрела на него.
— Он-на ж-жива? — Радость и счастье сменили отчаяние. — Она н-не сгорела?
— Ах, вот что… Это у Питренок сгорела корова, И овцы.
— Б-бедные… — В горле защипало.
— Ты поспи еще, мой маленький. — Мама поправила одеяло.
Сначала было темно, потом темнота превратилась в синее небо и зеленую землю. Пришла корова Веста. Прибежал, виляя хвостом, Цезарь. Прилетели бабочки.
…В раннем детстве у Николая Кибальчича было много счастливых снов.
IV
Минул год. Странный февраль царил в Петербурге: синие высокие дни, капель с крыш. В низовье Нева сломала лед, и он громоздился серо-голубыми глыбами, походившими на причудливые города из скандинавских сказок. В ледяных гранях, слепя глаза, отражалось солнце.
