Три жизни: Кибальчич - [11]

И в комнате наступило молчание.

Его нарушил Каблиц.

— Вы принесли новую статью?

— Да, Иосиф Иванович. — Молодой человек вынул из кармана сюртука несколько листов бумаги, исписанных мелким убористым почерком. — Прошу.

Каблиц взял листки, прочитал заголовок: «Александр Дюма-отец как политический деятель», — и сказал Самойлову:

— А я ваш последний труд уже в гранках просматриваю. — Он повернулся к Жуковскому и Осипову-Новодворскому: — Господа! В статье нашего молодого друга о театре эпохи французской революции есть любопытные мысли. — Со своего стола Иосиф Иванович взял гранки. — Вот послушайте, что он пишет о французских либералах революционного десятилетия: «Боясь участвовать в борьбе, эти люди берут лишь своей меднолобой готовностью грубить и льстить по команде, хотя бы им для этого приходилось оплевывать самих себя. Задним числом они бывают удивительно смелы и развязны». — Каблиц посмотрел на Самойлова с внезапным напряжением. — Кого вы имеете в виду, милостивый государь?

— Французских либералов, — спокойно ответил Самойлов.

На этот раз вскинулся Осипов-Новодворский:

— Вы уж нас совсем за дураков-то не считайте! — В голосе Андрея Петровича прозвучала явная обида.

— Да, да! — запальчиво подхватил Жуковский. — Так все-таки кого вы имеете в виду?

— Ну, хорошо, — Самойлов скупо улыбнулся. — Я не имею в виду никого персонально и всех, кто это примет на свой счет.

И опять неловкое молчание повисло в комнате.

— Да! — вдруг воспрял Владимир Александрович. — Теперь, когда мы все в сборе… — Он понизил голос и оглянулся на дверь. — Сейчас я вам кое-что покажу… — Жуковский из своего стола извлек тонкий журнал в зеленоватой мягкой обложке и перешел на шепот: — Вот!.. Пятый номер «Народной воли». Один знакомый студент из университета презентовал. Тут интереснейшая статья некоего А. Дорошенко… Иосиф, покарауль, пожалуйста… — Каблиц поднялся со стула и встал у двери. — Целая программа политической и экономической борьбы. Очень доказательно, логично. И прямой призыв к революции. Сейчас я вам кое-что… — Владимир Александрович стал листать журнал, и рука его слегка дрожала. — Вот! Одно название чего стоит! «Политическая революция и экономический вопрос». Я тут отчеркнул… Слушайте! — Слова в шепоте зашелестели быстро и невнятно… — «Для полного ниспровержения существующего порядка необходимо одновременно городское и деревенское восстание. Действительно, самое обширное крестьянское движение при всех усилиях со стороны партии…»

— Простите, господа, — перебил чтение Самойлов, — я должен идти. Дела. Завтра или послезавтра, Иосиф Иванович, принесу статью о газетах того времени во Франции, как договорились. — Он был уже в пальто и цилиндре. — До встречи, господа.

Хлопнула дверь.

— Странный господин, — рассерженно сказал Жуковский.

— Не скажите, — запротестовал Осипов-Новодворский. — Мне он интересен. Есть в нем что-то благородно-загадочное. — И он склонился к Владимиру Александровичу. — Ну-ну? Что там дальше?

— Так-с! — Жуковский облизал высохшие вдруг губы и продолжал чтение свистящим шепотом: — «…при всех усилиях со стороны партии поддерживать и организовать его, крестьянское восстание не в состоянии совладеть с централизованным и прекрасно вооруженным врагом, если ему не будут нанесены тяжелые удары в центрах его материальной и военной силы, то есть и в столицах, и в больших городах…» — Владимир Александрович Жуковский оглянулся на портрет русского самодержца. — Каково, господа? А этому Самойлову, видите ли, неинтересно!

Между тем молодой человек, которого в редакции журнала знали как Самойлова, неторопливо шел, помахивая тросточкой, по улице, залитой солнцем, и встречавшиеся барышни оглядывались на него. Действительно, статья, цитируемая Жуковским, не интересовала его теперь, потому что это он написал ее. Настоящее имя молодого человека было Николай Иванович Кибальчич.

V

…В 1861 году — знаменательная веха отечественной истории! — Герцен, обращаясь к студенчеству своей покинутой родины, писал: «… с Дона и Урала, с Волги и Днепра растет стон, поднимается рокот — это начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшного утомительного штиля. В народ! К народу! — вот ваше место…»

Штиль тяжкой русской жизни был взорван реформами шестидесятых годов и основной из них — реформой 1861 года, отменившей постыдное крепостное право, по существу, рабство, остававшееся в Европе девятнадцатого века только в империи Романовых.

Реформы были проведены «сверху», и с того времени царя Александра Второго придворные летописцы стали называть «царем-освободителем». Таковым внедрялся он в народное сознание, вошел в мировую историю.

Между тем отмена крепостного права и другие реформы были проведены Александром Вторым и его окружением под натиском центробежных исторических сил: Россия не могла миновать стадии капиталистического развития.

Во второй половине девятнадцатого века Россия вопреки — а совсем не благодаря державной политике Александра Второго — в экономическом и духовном плане (может быть, прежде всего в духовном) выходила в число ведущих стран мира. Но с какими издержками и потерями! Как мучительно трудно!