Три жизни: Кибальчич - [5]

…Их познакомил Александр Квятковский весной прошлого года на студенческой сходке. Андрей уже знал о Кибальчиче от Дейча и других киевских товарищей. Слушая Дейча в Одессе, в подвальном погребке на Дерибасовской, где подавали кислое удельное вино, Желябов представлял себе фанатика науки, решившего отдать свои знания революции.

Такого человека и ожидал встретить Андрей на вечернике у Квятковского, который в ту пору возглавлял дезорганизаторскую группу «З-емли и воли».

Встреча не была разочарованием, скорее полной неожиданностью. В многокомнатной квартире, где было полно нараду, где шумели, пили и ели, курили, произносили длинные шумные речи, где курсистка с розовыми пятнами на щеках, поднятая на стол сильными руками, читала трибунным голосом с истерическими нотками некрасовское «Выдь на Волгу, чей стон раздается?» — в этой несерьезной лихорадочной обстановке всеобщего подъема и веселья Николай Кибальчич выглядел инородным телом. Он одиноко стоял у книжного шкафа, погруженный в чтение толстого тома, и казалось, все окружающее не существовало для него.

Александр Квятковский подвел Андрея, тихо представил.

Кибальчич прервал чтение, поднял голову, и Желябов встретил спокойный, изучающий взгляд. Во взгляде была твердость.

Николай Кибальчич улыбнулся, и только тут Андрей словно впервые увидел его лицо — до этого все внимание невольно было сосредоточено на глазах: лицо, болезненно-белое, как бы с застывшими чертами, высокий лоб, борода. Каштановые волосы зачесаны назад. Он закрыл книгу, поставил ее на полку (на золоченом корешке значилось: «Лессинг. Лаокоон, или О границах живописи и поэзии»), и Андрей заметил, что движения Николая Ивановича изящны, точны и — вот странно! — медлительны.

— Где мы поговорим? — повернулся Кибальчич к Квятковскому.

— Идемте. — Александр повел их через шумные прокуренные комнаты, мимо столов, уставленных закусками, мимо молодых возбужденных лиц, сквозь смех, девичьи улыбки, громкие голоса.

Они оказались в маленьком кабинете с мягкими удобными креслами. Александр Квятковский ушел и тут же вернулся с подносом, на котором стояли темная бутылка и три высоких бокала.

— Здесь можно без всякого стеснения, — сказал Квятковский.

Несколько мгновений молчали. Кибальчич сел в кресло, положив руки на подлокотники, и Андрей невольно отметил белизну, болезненную белизну его рук; длинные пальцы были изъедены кислотами. И Желябов тогда подумал, вернее, почувствовал, что в этих белых руках сосредоточены сила, уверенность, умение спокойно и углубленно работать.

— Сколько вы могли бы предоставить партии динамита уже сейчас? — спросил Желябов.

Кибальчич внимательно посмотрел на Андрея, улыбнулся, Желябова смутила эта улыбка, даже вызвала чувство легкого раздражения. В улыбке было превосходство.

— А сколько надо? — спросил Кибальчич.

— Вопрос пока теоретический, — Желябов помедлил, взглянул на Квятковского, Александр невозмутимо слушал. — Мы только переходим… — он снова помедлил, всматриваясь в Кибальчича, — …к тактике террора.

Лицо Николая Ивановича оставалось невозмутимым.

— Я могу сказать вам одно, — Кибальчич говорил медленно, — изготовлять динамит домашним способом возможно. Я его уже получил и испытал. Совсем немного. Но для покушения нужны пуды. А для такого изготовления необходимы мастерская, помощники, наконец, средства.

— Все, все будет. — Желябов в волнении заходил по комнате. — Партия предоставит в ваше распоряжение и средства и людей. Найдем подходящую квартиру для мастерской…

Его остановил голос Кибальчича, совсем незнакомый.

— Террор… Д-да… Я понимаю… — Теперь на Андрея смотрело совсем другое лицо: на щеках выступил румянец, глаза блестели, что-то очень детское, испуганное появилось в складке губ. — Я п-понимаю: сейчас другого пути н-нет. — Он заикался все больше. — Они с-сами вынуждают н-нас. Но, п-понимаете… д-дина-мит — эт-то ведь не выстрел из пистолета.

— Что вы хотите сказать? — резко перебил Желябов.

— Я хочу сказать… — И он стал прежним: спокойным, медлительным, застыли черты лица. — Динамит — могучая сила. — Он прямо смотрел на Желябова. Андрен выдержал взгляд. — И слепая. Им надо научиться управлять. Словом… Не должно быть невинных жертв.

— И что же ты предлагаешь? — спросил Квятковский.

— Мне только предстоит над этим работать. — И вдруг Николай Иванович повернулся к Желябову: — Вы хохол?

— Как вам сказать? — Андрей справился с удивлением. — По происхождению я русский. Из костромских крестьян. Но родился и вырос в Малороссии. Село Султановка в Феодосийском уезде Таврической губернии, не слыхали, конечно? Гимназию закончил в Керчи, немного студентом походил, уже в Одессе. Но как вы догадались?

— Выговор у вас хохляцкий, — сказал Кибальчич. — Я ведь тоже оттуда, из Черниговской губернии. — И он сказал по-украински: — Заштатнэ мистэчко Короп.

И они оба разом встали из кресел, обняли друг друга, немного смутившись внезапному порыву.

— Я вас оставлю, — сказал Александр Квятковский и вышел.

Часа через два, подойдя к двери своего кабинета, он услышал за ней песню. Негромко пели два голо са — густой, с бархатными нотками Желябова и мягкий тенор Кибальчича: