— Кто же они, по-вашему? — нетерпеливо перебил царь.
— Только не шайка разбойников. — Граф старался говорить бесстрастно: он знал склонность государя искать в интонациях собеседника скрытый смысл. — Мы недооцениваем народовольцев. А террористические акты, как они утверждают, вынужденная мера, ответ на белый террор и нежелание правительства идти на изменения политического строя в пользу народа.
— Да ты, граф, якобинец! — воскликнул Александр Второй, впрочем, как будто шутливо. — Мой ближайший приближенный — якобинец!
— И у «Народной воли», — продолжал Лорис-Меликов теперь с еле уловимым напором, — есть конкретная программа, идеалы…
— И они за них умирают, — с желчью перебил царь.
— Да, ваше величество. И умирают, надо отдать им должное, с достоинством. А самое печальное то, что им многие сочувствуют: студенты, рабочие люди, немалое число наших краснобаев-либералов. Найдутся сочувствующие и среди офицеров.
— Возмутительно! — Александр Второй ударил кулаком по подлокотнику кресла. — Не скрою, граф, иногда я думаю: прав Константин Петрович — крамолу надо вырывать с корнем, быстро, решительно, пока она еще не пустила корни по всей империи.
«Вот! — сказал себе граф Лорис-Меликов. — Пора!»
— Нет, ваше величество, — его голос звучал твердо. — Победоносцев не прав: он смотрит назад, а надо смотреть вперед.
— Так что же?.. Что же нам делать?
Граф Лорис-Меликов считал себя патриотом России и с позиций класса, который представлял, был таковым. С самого начала царствования Александра Второго он был убежденным сторонником проводимых реформ и, возможно, одним из первых государственных деятелей, увидевших половинчатость начатых преобразований. Аналитический острый ум Лорис-Меликова позволил ему разглядеть главную черту Александра Второго: его опасение за неограниченную самодержавную власть, его страх перед пробужденными силами народа. Возможно, что царь и не предполагал, не предвидел возникновения этих новых сил в русской жизни. Реформы остановились на полпути. Им противилось высшее дворянство, духовенство, старый, закоснелый бюрократический аппарат в обеих столицах и в провинции. Реформы были чужды и страшны консервативному мышлению придворной элиты. Столпом и олицетворением этой реакционной знати был обер-прокурор Священного синода Победоносцев. Но явились при дворе и новые люди, понимающие, что в абсолютной неограниченной власти таится гибель России.
При дворе постепенно сложилась новая партия. В нее входили министры, дипломаты, несколько личных приближенных царя. Появившись в Петербурге, граф Лорис-Меликов, давно состоявший в дружбе со всеми людьми этой партии, стал если не ее лидером, то уж центром наверняка. Конечной целью преобразовательных политических замыслов графа Лорис-Меликова была конституционная монархия. Введение конституции в России — вот чем должна завершиться начавшаяся реформистская деятельность. Но это длительный процесс. Только шаг за шагом возможно претворять его в жизнь. Так втайне мыслили Лорис-Меликов и его сторонники. Они понимали, что неограниченная абсолютная пожизненная власть царя-самодержца ведет к апатии общественной мысли и парализует государственную активность народа. Насколько это губительно для любой политической системы и, в частности, в государстве Российском, становилось все более очевидным даже преданным царю политикам.
Но слово «конституция», прямо или завуалированно повторяющееся в передовых газетах и журналах страны, никогда не произносилось при дворе, а если и произносилось сторонниками Победоносцева, то только в ругательном смысле. Это слово молчаливо обходили в своих разговорах с царем и люди Лорис-Меликова.
Однако шли годы, и в мышлении Александра Второго происходили, хотя и медленно, перемены. Ему хватало наблюдательности и проницательности, чтобы видеть, ощущать недовольство в обществе, особенно студенческой молодежи и образованных кругов, как говорили тогда: в стране росла оппозиция. Надо было что-то предпринимать. Идти дальше, за новыми людьми? Размышляя о продолжении и углублении реформ, царь, может быть, и сам произносил про себя это слово — «конституция», запечатленное в его сознании в виде раскаленных красных букв. Если бы он решился на введение хотя бы начатков конституции сразу после крестьянской, земской и судебной реформ, возможно, историческая судьба России сложилась бы иначе, а сам царь-реформатор избежал бы своего ужасного конца… Но прошло уже почти двадцать пять лет. Впереди был и второй путь — назад, к всяческому укреплению самодержавия, под сень церковных сводов, куда звал обер-прокурор синода. Император трудно, мучительно склонялся к первому пути.
И вот взрыв в Зимнем дворце, четвертое покушение… Граф Лорис-Меликов понимал: царь напуган смертельно. Удобный час для Победоносцева. Что, если император внемлет проповедям этого человека, властного, фанатически сильного в своих убеждениях?
Лорис-Меликов не знал, что царь уже принял решение…
— Так что же нам делать? — повторил свой вопрос Александр Второй.
— Государь! — Голос графа дрожал. — Россия, все сто миллионов ваших подданных, готовы и впредь идти за вами, царем-реформатором, по пути преобразований. Да не остановит нас на этом великом пути кучка лжепророков с динамитом…
