Три жизни: Кибальчич - [35]

С сыновьями и внуками выстроил он в своем хуторе церковь, принял сан священника, ибо грамотен был, и стал отправлять церковные службы — до гробовой доски. А когда смерть пришла к нему, призвал к себе старшего сына: "Ты от меня сан примешь сейчас же, пока еще видят очи мои. А когда закроются они, отпоешь мое тело грешное в нашей церкви".

Так в казацком роду Иваницы возникла ветвь духовенства и закрепилась фамилия за священниками — Иваницкие. Вот какова родословная дедов Николая Кибальчича.

…Прогремел мосток над речкой, камышом заросший, цапля сорвалась и, поджимая к животу длинные ноги, полетела над мокрым лугом. Вынырнули из зеленого поля купола церкви, потом верхушки тополей, потом соломенные крыши хат. Мезень…

Безлюдно село в майский день, тихо кругом, даже собаки не лают. Церковь на холме у ставка, грачи на тополях суетятся. Поповский дом под железом, добротный и важный, с крыльцом высоким. А в переулочке, у древней вербы с черным дуплом, хатка убогая под темной соломой присела рядом, подслеповатыми окошками на свет глядит. Дверь хлопнула.

— Колька! Внучок! А мы заждались!

Утонул в объятиях деда Коля Кибальчич. Ведь старый, а силы не убавляется: жилист, крепок, грудь широкая. Таким и привык его видеть: в шароварах, в вышитой украинской рубахе навыпуск (не обязательно дьяку рясу носить), запорожские усы аккуратно подстрижены, скуластое лицо смугло, глаза словно горячие угли, и усмешечка в них, и озорство, и грусть.

— Здравствуй, диду!

Запах родной, единственный: ядовитый табак, полынь, и чуть-чуть душок вяленой рыбы примешивается.

Пуста сейчас была хата Максима Петровича Иваницкого: он да жена его Мария Ксенофонтовна, молчаливая, суровая женщина. Разлетелись из родного гнезда дети — кто куда. А ведь было время — десять человек за стол садились…

Они были неразлучны в эти летние месяцы — в лес по ягоды, рыбу удить; подошли травы — на покос вместе, с ночевкой.

И вот однажды, в росную звездную ночь, не спалось обоим в зеленом шалашике, на душистой непросохшей траве. Лежали, ворочались, слушали исступленную перекличку кузнечиков.

Коля спросил:

— Диду, вот чего не пойму! Знаю я, как ты в семинарии учился, какое предложение тебе от епископа было. А ты все псаломщик. Почему? — Максим Петрович помолчал, усмехнулся в усы.

— Скажу тебе так, Николай. Вот седьмой десяток мне. Жизнь немалая. Приглядываюсь я, внук, к людскому скопищу с того давнего дня, как мысль тяжкая меня поразила: для чего все это — мир божий, огромный, непонятный? И мы в нем. Для чего? Зачем пришли люди? И откуда? Ищу ответа и по сей день. Не нашел еще. Только, может быть, приблизился. Так вот. Приглядывался к людям на долгом пути своем по свету и понял: делимся мы на две неравные доли. Одни ищут лишь благ жизни. Таких много. Их тьмы и тьмы. Другие ищут смысла жизни. Мало их, чудаков. Но, может быть, они и составляют основу человечества его наиглавнейшую суть. Я, внук, из этих. Хочу постичь смысл бытия нашего. Жажду страстно! Вот и прикинь-мог ли я предложение епископа черниговского принять?

…А предложение было вот какое.

В двадцатые годы прошлого века учился в Черниговской духовной семинарии Максим Иваницкий, сын небогатого священника. Гордость семинарии. Знания блестящи и всесторонни, ум свободный и глубокий, владеет латинским языком в совершенстве, стихи легко сочиняет, как песни поет, и музыкальные способности: на фортепьяно играет, гитара в руках в волшебницу превращается, не говоря уже о песнях — запоет, люди обо всем забывают.

Знал о редкостном семинаристе сам епископ черниговский и на выпускные экзамены пожаловал собственной персоной. Ответами Максима Иваницкого поражен был.

Такие для православной церкви — на вес золота. Тут же и предложил юноше на выбор: или должность священника при Черниговском кафедральном соборе, или рекомендацию в Киевскую духовную академию. Воспитанники семинарии, преподаватели рты поразевали — и от удивления и от зависти. Путь в высшие сферы духовенства открывается. Сразу после семинарии! Такого еще не бывало.

Поклонился Максим Иваницкий епископу черниговскому: "Благодарю, ваше преосвященство…" И… отказался от обоих предложений. Вышел в изумленной тишине из сумрачной залы под сводчатыми потолками и уехал из Чернигова. Объявился он в Полтаве. Оттуда через некоторое время прислал письмо отцу. "Попом никогда не буду, потому что церковь наша — обман и панам она служит. А моя служба — простому народу". И еще были в том письме такие слова, непонятные: "Иду я по свету искать свою истину". И стал лучший воспитанник Черниговской семинарии "бродячим актером".

— …Вот когда увидел я, Николай, как народ наш живет. В какой нужде и темноте дремучей, в каком великом обмане. Исколесили мы за два года всю Правобережную Украину. Много всего повидал я, а еще больше — передумал. И потом вернулись в Полтаву. Ждала там меня встреча — самая счастливая встреча в моей жизни…

…Давали бродячие актеры в полтавском дворянском собрании спектакль "Москаль-чаривнык", пьеса сочинения Ивана Петровича Котляревского. Максим Иваницкий исполнял роль Михайла Чупруна. После первого акта в актерских уборных переполох: автор в зале, в ложе предводителя губернского дворянства. Волновался Максим несказанно. Любимый писатель на игру его смотреть будет… А на сцене, когда раздвинулся занавес, так вошел в роль, что забыл обо всем на свете. Не Максим Иваницкий на сцене — Михайло Чупрун, весь во власти своих могучих страстей.