Три жизни: Кибальчич - [17]
"Ну уж я-то никуда не уеду! — подумала Софья Перовская. — Я буду здесь, пока Андрей…" — Где-то рядом было решение, которого она и боялась и желала.
— Я же не могу уехать вот почему… — Теперь Кибальчич открыто, прямо, упорно смотрел на нее. "Нет, у него не серые глаза, а голубые, — подумала Перовская. — Вернее, то серые, то голубые, и в них всегда живет тайна, загадка. Что-то он знает, чего не знаем мы". — Я не могу уехать, потому что мы должны спасти Андрея. И Рысакова. И знаю одно: понадобится новое оружие…
"Мы не сумеем этого сделать, — беспощадно подумала Софья Перовская. — У нас нет сил". И тут же она поняла, почувствовала: заставить Николая уехать за границу не удастся. Он останется здесь, с партией.
— Управлять, управлять взрывной силой бомб! — Кибальчич стучал карандашом по исписанному листу бумаги. — Над этим я думаю сейчас постоянно, днем и ночью! Управлять огнем!.. Ведь взрыв — это огонь… — Могло показаться, что он говорит самому себе. — Вот странно… В раннем детстве у меня был друг, и с ним в моем сознании, как я теперь понимаю, связалось два потрясающих открытия: огнем можно управлять. И… словом, жизнь до того знакомства была гармонией, в ней все люди казались мне равными перед богом и счастливыми.
Собравшиеся в комнате зачарованно смотрели на Кибальчича.
…Коле шел шестой год, когда он нарушил родительский запрет не открывать калитку на улицу. В тот день он убежал из дома с новым неожиданным другом. Познакомился он с ним, можно сказать, тайно, на Десне>г куда ходил со старшими братьями купаться. Однажды, забежав в кусты лозняка, Коля обнаружил там мальчика с удочкой, может быть, на год его старше, босого и в грязных рваных штанах; тот сказал ему: "Тс-с!.." Они вместе молча уставились на поплавок, но не клевало, и рыбак сказал:
— Я тебя знаю, ты младший Кибальчонок. А меня Грицьком зовут. Хочешь дружить?
— Хочу…
— Тогда я завтра за тобой приду и пойдем к нам. Согласен?
На следующее утро голова нового друга возникла над забором возле беседки, как было условлено, подмигнула и исчезла.
Коля прокрался к калитке и, победив страх и угрызения совести ("Ведь гости у нас сегодня!"), с трудом поднял засов.
…И вывела тропинка мальчиков на сельскую песчаную улицу — в Закоропье. То была окраина города, самостоятельная слободка, со своими нравами и обычаями. Жили здесь рыбаки, сапожники, гончары, кузнецы; от давних времен, когда Короп был артиллерийским центром казачьей вольницы, сохранились ремесла пиротехнические, изготовляли еще кое-где порох, могли произвести праздничный фейерверк по заказу богатых господ, раскрутить веселые шутихи.
В то жаркое майское утро тихо и безлюдно было на улицах Закоропья: спрятались в садах убогие хаты под соломой, сушились на шестах рыбацкие сети, куры, разинув клювы, купались в пыли; на плетнях красовались глиняные горшки, и на одном из них трясогузка подергивала хвостиком. Пахло дымом и вареной картошкой с луком — кое-где во дворах топились летние печи.
— Все ребята на Десну убегли, — сказал Грицько, — купаться. Пошли пока к моему батьке в кузню. Там интересно.
Мальчики прошли через тесный двор, мимо чисто выбеленной хаты, по огороду, где тыквенные плети пустили длинные усики, и впереди, на берегу Карповки, Коля увидел деревянное строение с плоской крышей. Дверь была открыта, и из нее прозрачной пеленой выплескивался дым: что-то там, в темноте, ярко горело, и, подходя ближе, Коля услышал звонкие удары: сначала тоненький — "дзинь!", а потом басовитый — "дон!".
Первым вошел в кузню Грицько и втянул за руку Колю.
Дохнуло раскаленными углями, едким дымом, сразу защипало в носу, и глаза наполнились слезами. Наверное, из-за них Коля вначале ничего не мог разглядеть. Но вот слезы высохли, глаза привыкли, и он увидел пылающий горн, наковальню, кадку с водой. На стенах висели косы, подковы, еще какие-то металлические штуки, и в них играли огненные отсветы. А у горна и наковальни стояли два человека в кожаных фартуках, и кожаных штанах, облегающих сильные ноги. Один был могучим богатырем с бородой и длинными волосами, подвязанными лентой, и на его смуглом лице под густыми бровями весело и озорно сверкали такие же, как у Грицька, карие глаза. Другой был совсем молодой, стройный, с добрым, даже каким-то женственным лицом.
— Тату, — сказал Грицько, — мы посмотреть. Это мой новый друг, Коля… Коля Кибальчонок.
— А, — сказал могучий бородач. — Нашего отца Ивана сын? Тогда давай знакомиться. Тоже Иван. Иван Тарасыч Зацуло.
Ладошка Коли утонула в огромной черной ручище. Но очень осторожно пожала эта ручища Колины пальцы.
— Что же, раз хлопцы посмотреть пришли, — повернулся Иван Тарасыч к молодому, — покажем?
— Покажем, Иван Тарасович.
— Становись, Грицько, к меху, — приказал мастер повелительно. — Ты, Михайло, к горну. Начнем, друзи.
Тяжко задышал мех: пых-пых-пых! Это Грицько качал его ногой.
Запылали в горне угли — все ярче, ярче! Словно маленькое солнце горит.
Взял Михайло длинными щипцами бесформенный кусок металла, сунул его в горн — заалел металл по рваным краям, побежали по нему искорки, стал раскаляться все сильнее, вот уже и не отличить его от углей пылающих.
