Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [37]

Да, это были герои, подлинные герои НИИ-9 и вершители его судеб. Строковский мог уйти, но если новый начальник будет уметь слушать и ладить со Светлыми Головами — НИИ-9 будет существовать и дальше; уйдут Светлые Головы — несколько Строковских их не заменят.

Наблюдая их много лет, Ирина Викторовна поняла, почему положительные герои так трудно даются для изображения художникам, писателям, актерам и режиссерам: потому что писатели и актеры видят вокруг себя только тех положительных героев, которые хотят, чтобы их увидели, которые знают о себе, что они — положительные. Светлые Головы этого никогда о себе не знали, вопрос попросту не интересовал их и даже — не существовал, вместо них интересовался вопросом Строковский, и если он приглашал всех сразу Светлых Голов и закрывался с ними в кабинете на целый день — значит, дела шли к серьезным нововведениям и установкам, значит, какое-то дело принимало очень серьезный оборот.

Теперь подключить сюда техника Мишеля-Анатоля с его противной сентиментальностью и с завидным умением чувствовать счетно-запоминающие машины, вахтера Бормотова — большого грубияна и формалиста, и мужской производственно-групповой портрет, который существовал в сознании Ирины Викторовны, — закончен, и круг, который можно проследить, начиная от Мансурова, от Строковского или от какой-то другой точки, — замыкался.

Конечно, мир необозрим, хотя бы и мужской, но ту часть этого мира, которая находилась в поле зрения Ирины Викторовны повседневно, с которой тоже повседневно и совершенно конкретно, без посредников, она общалась, — такой вот замкнутый круг отражал довольно точно. Во всяком случае, у Ирины Викторовны не было желания его пересматривать, сокращать или дополнять, он устраивал ее в такой же мере, в какой ее устраивали собственные технические и все другие знания, необходимые для того, чтобы заведовать отделом информации и библиографии. Он ведь всегда, этот круг, имел для нее то же самое назначение, что и технические знания, — прикладное, чисто служебное, чего-то иного она в нем никогда и не подозревала и поэтому почти не думала о нем, помимо размышлений о работе, по ходу того или иного институтского дела. Так оно и шло до некоторых пор, точнее до тех пор, пока из этого круга не вышел для нее Никандров, и она не догадалась, что Никандров — нечто иное, сам себе начало и конец и сам себе круг — только гораздо более значительный, оригинальный, самостоятельный и, наконец, гораздо большего радиуса. Так ей представлялось, и не только ей, и другие понимали это так же, только иначе это для себя формулировали.

Ирине Викторовне почти не случалось наблюдать Строковского и Никандрова, беседующих между собой, но раза два-три она видела, как со Строковского при этом словно рукой снимало его актерство, и умение сочетать серьезность с легкомыслием становилось ни к чему, и вальяжность — тоже, так что он оказывался в своем существе: очень умный и сообразительный, но не очень знающий, очень проницательный по отношению к другим, но не очень — к самому себе, преуспевающий, но не совсем уверенный в своих успехах.

Весь тот круг, частью которого Строковский был сам, не действовал на него так, как действовал один только Никандров.

Это ничуть не удивляло ее, она ведь была в состоянии почти что межпланетном, и подобные открытия казались ей совершенно естественными, более того, открытия как будто бы были даже обязаны ей тем, что она запросто их угадывала… Тем более когда они касались Никандрова и, следовательно, сами шли к ней почти непрерывной чередой.

Ирине Викторовне пришло как-то в голову, что она и замуж-то поехала выходить на Курилы только ради того, чтобы выйти из такого же вот круга. Конечно, в то время она еще ничего не знала о существовании подобных кругов, групповых или коллективных портретов, галерей — как они там еще называются, — откуда ей было что-нибудь знать об этом, если у нее не было ни малейших наблюдений и сведений о мужчинах на работе, о мужчинах в семье, о мужчинах вообще где-нибудь? Она и не догадывалась, что такие наблюдения не только возможны и бывают, но бывают обязательно, но все равно она заранее стремилась выйти из круга величин и показателей, которые еще не скоро должна была узнать. Значит, тут было что-то от природы вещей, в этой предусмотрительности.

Это было давно, настолько давно, что как будто не с ней, а с кем-то другим, теперь же для нее — и в этом уже не было никаких сомнений, что для нее именно, — снова возникла та же проблема: выйти из круга по той причине, что его по-прежнему изо дня в день представлял Мансуров, и это в то время, когда, оставаясь с ним лицом к лицу, она видела, что Мансурова — нет…

Ну, вот так: есть человек и в то же время его нет. И ничего он не представляет сам по себе, разве только без конца занимается имитацией и повторением кого-то другого, других частей мужского круга.

По вечерам Мансуров приглашал ее к себе в кабинет — именно приглашал, хотя и на «ты», — и, сидя вполоборота в кресле, сообщал ей задание-наряд на завтра: кому позвонить, что подшить, о чем не забыть, а она рассеянно смотрела на него, в силу давно выработанной многолетней привычки почти ничего не слыша и почти все запоминая, и определяла про себя: