Три повести - [18]

— А разве можно так сверху построить социализм… без того, чтобы начать снизу, с переделки человека? Для пчеловодства тоже придется засевать какими-нибудь особыми травами поля… чтобы знать, сколько может взять с них пчела и сколько может дать меду. То же, между прочим, и с нашей наукой: старая теория доказывала ограниченность природных запасов. А по-нашему, природные запасы могут быть увеличены человеком… та же рыбохозяйственная мелиорация. Перевозите икру и разводите мальков… а малек или пчела — одно и то же. Только это новый малек и новая пчела. И пчела должна лететь на то поле, которое для нее предназначено…

Он задумался. Говорила маленькая вчерашняя Варя. Тогда умела она только восторженно и впечатлительно встречать жизнь. Почему избрала она для себя столь почтенную, но скучнейшую науку о рыбе? Он с детства ненавидел все эти банки с препаратами в зоологическом кабинете гимназии. Длинные тощие рыбы с белыми глазами и распяленными зубастыми ртами, какие-то холоднокровные законы размножения, периодичность блужданий, рыбья кровь…

— Да, вы изменились за эти годы, — сказал он слегка озадаченно. — Конечно, социализму нужны и мальки… нужны и люди, которые будут этих мальков разводить. Но почему вы избрали для себя эту науку?

— Я тоже люблю наш край. А в этом деле смогу быть полезной, — ответила она сдержанно.

— Вы не сердитесь, Варя… но, право, меньше всего я мог думать, что в первый день нашей встречи мы заговорим о рыбохозяйственной мелиорации. — Он усмехнулся. Так непохоже было все на встречу, которую он ожидал. — На самом деле, представьте себе романиста, у которого герои в первый день встречи говорят о мелиорации… какой это был бы скучнейший роман! Расскажите мне, чем вы внутренне жили годы… — Он взял ее за руку. — Неужели я опоздал? Я не очень надеялся… скажу по правде. Но Ян… нет, Яна вы, конечно, придумали. Я у него в комнате как изюбрь… могу сломать креслице или задеть этажерку с энциклопедическим словарем.

— Вам нужно уехать, Свияжинов, — сказала она вдруг. — Дайте мне слово, что вы с первым же пароходом уедете.

— Да… завтра же во Владивосток, — пробормотал он бессмысленно. — Вы хотите, чтобы я уехал?

Она пожала плечами, и им не о чем стало говорить. Все шло по орбите, и ни слова о том, ради чего он приехал сюда. Минуту спустя они стали спускаться с горы. С прибрежной сопки быстро сползал на бухту туман. Не были уже видны ни рыбачьи кунгасы, ни строения промысла.

— Вы найдете дорогу к дому? Сейчас налево по этой тропинке.

Он задержал ее руку.

— Я все-таки еще вернусь. О главном все-таки мы с вами и не поговорили…

Ее легкие шаги поглотились туманом. Сырость душно лезла в самое горло. За поворотом в тени распадка стало холодно. Когда человек безразличен, не требуют, чтобы он сейчас же уехал. Нет, не все было сказано в этом ночном разговоре о мелиорации. Он стал подниматься наверх. Паукст ждал его: блистающие тарелки на столе, чистая скатерть, нарезанный хлеб.

— Водки ты, конечно, не держишь… а я иногда не прочь, сознаюсь. Камчатка приучила. — И, громыхнув пружинами, Свияжинов завалился в угол дивана. — Все у тебя аккуратно, в порядке. Энциклопедию держишь. — Он огляделся. — А я ничем обзавестись не успел… в сапожищах шагаю. Гляди, сколько я тебе глины нанес. — Впрочем, не без удовольствия оглядел он приготовленный ужин. — Сегодня переночую у тебя… а завтра с пароходом назад. На какую работу теперь меня двинут? В Москву, однако, я съездил бы!

Он перегнулся к столу, взял ломоть хлеба и жадно стал есть.

VIII

Ловцы набивались в помещение столовой. Пахло сыростью, ворванью, тузлуком, мокрой одеждой. Четвертый день кряду шел дождь. Микешин выжидательно оглядывал собравшихся. В прошлом году обещан был трестом клуб. Клуба построить не успели. Наскоро были сдвинуты в промысловой столовой столы. За таким же столом, покрытым лоскутом кумача, стоял сейчас Микешин. Постепенно — ловцами, работницами консервного завода, рабочими — наполнялся дощатый барак. За спиной председателя под лозунгами кооперации висела диаграмма задания и вылова. Снижаясь, уменьшаясь в объеме, шли зеленые показатели. Он постучал о стол карандашом. Его рябоватое длинное лицо было хмуро.

— Товарищи, предлагаю выбрать президиум из трех человек.

— Головлева! — крикнул озорной голос сзади. — Гаврилову!

— Я предлагаю в президиум от бригады научных работников товарища Стадухина.

— А на что он нам нужен? — с нарочитым пренебрежением сказал высокий мрачный засольщик в желтом клеенчатом фартуке. — Что он в наших делах понимает?

На него прикрикнули: «Ермаков, не пыли!» Президиум занял места. Молодая работница консервного завода Гаврилова, — Микешин покосился: «Хорошая девушка, умница», ловец из третьей бригады Шатилов — астраханский саженный рыбак, со всей семьей пришедший на новые земли, — Микешин покосился и на него: «Недоволен — и прав… ничего не скажешь», — и подергивающий свою бородку Стадухин.

Микешин снова постучал карандашом.

— Собрание экстренное и вот по какому поводу, — сказал он, выждав. — Промысел наш на позорном месте, товарищи. На самом позорном месте. Поглядите сюда! — Он полуобернулся к диаграмме. — Тут всё начистую по каждой декаде. Красный столб — задание, зеленый столб — вылов. Так вот, растет у нас вылов или падает? Вылов у нас падает, и недохватка по основному плану уже в сорок восемь процентов. А много ли осталось до конца путины? Если дальше будет так продолжаться, то мы провалим дело… провалим и не оправдаемся!