Три персонажа в поисках любви и бессмертия - [39]

– Медицина и наука, и искусство. То-то оно и есть – снова забасил Тибо. И недаром у них один покровитель: Аполлон. Поскольку болезнь затрагивает человека целиком, и его тело, и характер, то и проявляется она у каждого индивидуально. Вот в чем я вам сейчас признаюсь: нам, докторам, перейти от наблюдения отдельного случая к гипотезе диагноза бывает очень сложно. Ибо нет единого среднего описания болезни, с которым бы наш частный случай можно было бы сравнивать. Поэтому доктор должен совершенно быть лишен фанфаронства. Не должен, чтобы пациентам понравиться, диагнозы направо и налево раздавать. От гипотетического нрава вовсе обязан он избавиться. А затвердить накрепко: сколько людей, столько раз одна и та же болезнь проявит себя иначе. Порой у разных людей две различные болезни дадут одинаковые симптомы. А иной раз у одного человека, но в разное время его жизни или в разных условиях, та же самая болезнь по-другому проявится. Так-то!

Господин Тибо был уже не бурдового, а баклажанного цвета и весь взмок лицом и шеей. Маркиз готовился вонзить в возникшую паузу комариное жало своей насмешливости, но тут в разговор неожиданно вступил обычно все больше молчавший епископ. Звался он Симон-Пьер де Лакорэ и был особого рода, не как большинство церковных иерархов, получавших епархии в подарок и никогда в них не появлявшихся, предоставляя все заботы викарию. Этот же сам долгое время был викарием и, назначен будучи епископом по заслугам, остался в той же епархии и продолжал здесь трудиться. Происходил он из коммерческого звания и таким образом в салоне вдовы Берто чувствовал себя уместно. Обыватели города гордились тем, что их епископ был с ними на короткой ноге. И если бы не его сочувствие иезуитам, то не было бы епископа более любимого своей паствой.

– В вашем рассуждении о даре излечения, господин Тибо, есть много истины. И к тому ж оригинальности. Вам следовало бы записать ваши мысли и опубликовать их.

Епископ улыбнулся Туанетте; та ему поклонилась.

– Да, именно напечатать. Ведь мы с вами, священство да медики, должны быть заодно; вместе человека распутывать. Без вас мы, как без рук. А не то наука уйдет вперед, а мы, Церковь, позади останемся.

Все собравшееся у вдовы общество одобрительно засопело и закивало. Окрыленный господин Тибо не скрывал своего восторга. В тот вечер победа осталась за ним. Маркиз покидал дом вдовы разбитым в пух и прах. Правда, Туанетта шепнула ему что-то на прощанье, и он даже парик заломил от удовольствия, но это ровным счетом ничего не значило и планов господина Тибо не меняло.

На другой день, Туанетта, едва выпив кофе и не совершив еще даже свой утренний туалет, уселась в кабинете за письменный стол, на котором лежала оставленная здесь со вчерашнего вечера нотная рукопись. Снова ее полистала. Написано густо. Кроме нотных знаков, манускрипт пестрел словами: «галантно», «дискретно», «легонько», «важно», «равномерно». Названия пьес были все церковные: «Версе для Магнификата», «Офферторий», «Петипленже», «Диалог на терцах и назаре, если захочется». Пересчитала: да, шестьдесят две таких, офортом гравированных страницы обойдутся… Быстро в уме сложила и вычла. Офортисту платить не иначе как полистно придется. Просить не менее двухсот пятидесяти ливров. Нет, никак не меньше. Иначе для нее и интересу нет. Можно будет, если клиент станет торговаться, скинуть до двухсот тридцати. Это крайняя цена. Где он возьмет такую сумму? В долг она издавать не будет. Две трети на стол при подписании. Иначе, без оплаты двух третей…

В дверь заколотили. Вдова поднялась. Кто бы это? Услышала, как Анна отворила. И следом за тем в кабинет ворвался господин Тибо. Туанетта сразу узрела опасность, почувствовала на плечах своих полупрозрачный батист. Взгляд Тибо упал ей на лицо, на шею, стал спускаться ниже. Руки за глазами могли последовать в любую минуту, а потому немедленно строгим жестом указала ему на кресло напротив. Тон взяла ледяной.

– Чем, господин Тибо, обязана я такой ранней чести?

Но Тибо садиться не думал. И на голос не сдавался.

– Шарль. Зовите меня Шарлем.

Видно было, что власть над ним Туанетты закончилась. Слишком долго он сдерживался. Похвала епископа еще звучала в его ушах, и он бросился на абордаж.

– Туанетта, позвольте мне вас так называть?

И шагнул, чтоб обойти бюро.

– Да что это с вами, господин Тибо, право слово?!

Туанетта замерла; вид приняла высокомерный.

– Вам сюда никак нельзя, здесь для вас и места нет. Присядьте и будьте умником.

Налившийся кровью глаз Тибо прошелся по ней снова сверху вниз. Весь он был надут, черты его топорщились и выпирали. Пути назад не было. Туанетта вцепилась в подлокотники. Тибо боком проник в просвет слева от бюро, с тем, чтобы, обогнув его, припасть к желанной цели, и вдруг остановился. Прошла минута, другая. Он странно жестикулировал, но с места при этом не двигался. Туанетта вдруг поняла, что он застрял. Калибр господина Берто превосходил пространственный задел, определенный в ее небольшом кабинете для обхода бюро. Она продолжала сидеть, забаррикадированная грузной фигурой своего обожателя, как вдруг услышала поспешные шаги по коридору. В кабинет влетел аббат Корнэ и застыл на пороге. Он перевел взгляд с Тибо на нее, потом с нее на Тибо, явно не веря своим глазам; наконец поверил и расхохотался, закрыв лицо ладонями. Шарль Тибо конвульсивно дернулся раз, другой, высвободил свое вдруг сдувшееся от неприятного сюрприза тело, метнулся в сторону двери, оттолкнул аббата и пропал.