Три персонажа в поисках любви и бессмертия - [36]

Тому, чтобы заказ не уплыл к одному из ее конкурентов в Ла-Рошель или, не приведи Господи, в Бордо, сближение с господином Тибо было бы наилучшим залогом. Но вдова не спешила. Помимо перечисленных доводов, осмотрительность ее питалась и еще одним обстоятельством : Шарль Тибо ей не очень нравился. То есть на вид он был мужчина во всех отношениях привлекательный, роста высокого, с длинным вытянутым лицом и крупным носом. Но именно этот нос и его размер ее несколько смущали, особенно в сравнении с весьма посредственных размеров этой же частью тела у ее покойного мужа. У господина Тибо имелись также широкие плечи, большие руки, выдававшие его довольно скромное происхождение, угловатая походка и манера садиться боком, говорившая о том же. Все это Туанетте не особо было по душе, но и не так чтобы вовсе отталкивало.

Смешило же ее, а порой настораживало и даже казалось досадным то, что господин Тибо приобрел себе в недавнее время некоторые ридикюльные странности в поведении. Он подхватил эти манеры, как другие подхватывают заразную болезнь, от одного ученого, члена многих академий, бывшего в их городе проездом. Светило пробыло у них не более недели, было принято цветом общества, ужинало неоднократно и у мэра, и у предводителя коммерсантов, и имело повод и случай явиться жителям С. во всей своей красе. Между тем, у этого представителя самого светлого и прогрессивного направления мысли наблюдался ряд странностей, которые бы не простились простому смертному, но которые в этом человеке воспринимались всеми единодушно со снисходительной доброжелательностью. Среди этих причуд была нескрываемая, даже подчеркиваемая и выставляемая напоказ кичливость своими званиями, положением и успехом. В самых обычных обстоятельствах одевался и причесывался он пышно и вычурно. Парик свой завивал и утюжил с пятью буклями-подвесками, галерейкой; собственные волосы завязывал сзади широкой шелковой лентой. И при этом говорил только о себе. Господин Тибо не так часто встречал светил и решил про себя, что напыщенность и самовлюбленность – непременная их составная часть. Вскоре после отъезда знаменитости он сменил свой скромный костюм, в котором являлся обыкновенно в обществе, на голубой, шитый золотым галуном. Выписал из Женевы часы и демонстрировал их при малейшей оказии. Стал даже говорить с придыханием.

Туанетте трудно было поначалу, пока не свыклась, сдерживаться, чтобы не рассмеяться. Если бы господин Тибо спросил ее, правильно ли он понял, в чем заключается состояние исключительной личности, то она бы деликатно ответила ему, что нет. Что смешной самовлюбленный персонаж, которого они наблюдали в городе С., был лишь карикатурой, кривым отражением внутреннего мира великого человека. Что за напыщенными разглагольствованиями о собственном вкладе в науку, да и, что скромничать, в целом в прогресс человечества, стоял нещадный распорядок рабочего дня, строжайший режим питания, гимнастика и обливания. Конечно, была на лицо пламенная амбиция. Но отнюдь не всякий, даже самый смиренный раб последней смог бы просыпаться в пять часов утра, незамедлительно садиться за письменный стол, стоявший с этой целью рядом с постелью, и работать так до десяти. Завтракать стаканом сидра и двумя ломтями хлеба и снова работать до пяти пополудни. И лишь затем наряжаться, лишь затем завивать и пудрить парик и принимать посетителей и поклонников, и отправляться в общество, неся ему благую весть о самом себе. Если бы господин Тибо спросил Туанетту, она бы вдобавок рассказала ему, как ей приходилось наблюдать среди авторов, заходивших в лавку к отцу – а заглядывали туда порой личности весьма знаменитые, – людей скромных и скрытных, о себе не распространявшихся, внешности и манер незаметных и различимых в толпе разве что по специальной какой-то усмешке, нахмуренным бровям или по блеску глаз. Отдельные гении и вовсе были лишены внешних признаков, как например один автор, поразивший Туанетту в юности; о нем еще тогда говорили… да, Туанетта могла бы много чего порассказать Шарлю Тибо, если бы тот ее спросил. Но он не спрашивал. В его отношении к Туанетте была одна закавыка. Она ему искренне нравилась, ему было приятно в ее обществе. Но одновременно испытывал он порой и заметное раздражение. О чем думала она, например, когда вот так пристально глядела на него? В такие минуты ему хотелось подмять ее под себя, овладеть ею, стереть с ее губ эту едва заметную ухмылку столичной штучки. Туанетта о чем-то в этом роде догадывалась и потому всякий раз так устраивала, чтобы с господином Тибо наедине не оставаться. Возможно ли было, с ним сблизившись, как-то так смягчить его и не то чтобы совсем уж выдрессировать, а хоть частично приручить?

Она вспоминала покойного Берто. Тот был уравновешенным и мягким, как хорошо выделанный мех, тонкого помола кофе или гладкий муслин ручной, но опытной работы. Его культура перешла в привычку, начитанность – в прохладную доброжелательность и уважение ко всему, что его окружало. Им не нужно было восхищаться. Его не нужно было славословить. Туанетте жить с ним было мило и приятно. Как-то было бы ей с господином Тибо?