Три персонажа в поисках любви и бессмертия - [31]
Вдова Берто захлопнула жалюзи и отступила от окна. Она едва отзавтракала. Кликнула Анну, камеристку, одевать и причесывать. За этим занятием обдумала все, что в тот будний майский день ей предстояло сделать. Спустилась в кухню, обсудила со стряпухой меню на вечер. Составила с ней вместе список необходимых продуктов. Отправила девчонку-прислугу за покупками. Затем через двор, затененный двумя старыми шелковицами, перешла в дом напротив, также ей принадлежавший; в нем размещалась типография. В первом этаже была печатня. Здесь стоял большой красивый пресс, выписанный покойным мужем из Лиона.
Она любила этот станок, как любила всякую ладно сделанную вещь, с умом придуманную, умело исполненную и с пониманием смысла используемую, даже самую простую, как, например, медный бак для нагревания воды или даже корзину для отбросов. Но здесь, в типографии, все особенно и всякий раз заново радовало ее. Ибо каждое утро находила она все на своем месте исправным и работающим. Машина, вычищенная, ухоженная руками печатника Жака, опытного, любящего свой труд, нанятого еще мужем, казалось, только и ждала, что вот он придет, снимет с нее ее рогожье покрывало, разбудит, раскачает, и она станет трудиться, подчиняться ему, впускать в свое нутро свежие листы плотной, девственной тряпичной бумаги, чуть увлажненной с тем, чтобы наилучшим образом впиталась в нее тушь, нанесенная на наборные со свинцовым шрифтом доски. А потом выпустит на волю отпечатанные листы, Жак развесит их на веревках и разложит повсюду сушить. Листы будут послушно сохнуть, и уже являть миру новые смыслы: разъяснять, смешить, огорчать, наставлять, показывать, рассказывать. Потом Жак соберет их, сложит по порядку, и они будут ждать переплетчика.
В больших городах, не говоря о Париже, переплетчики имели свои отдельные мастерские с лавками, но здесь, в провинциальном городе С., все было сосредоточено в одном доме, в одних руках – в ее. В этом соединении печатни и переплетной было свое преимущество. Часто покупатель, приобретавший текст в одном месте, а гравюры в другом, приносил к переплетчику всю эту кипу листов, едва кое-как сшитых, а то и вовсе вразброс, только завернутых в тряпицу, и через некоторое время получал от него красивый на вид томик в обработанном под мрамор или яшму шагреневом или цельнокожаном телячьем переплете с отжатым золотом корешком и красным обрезом, но с тетрадками, сложенными не по порядку, и с гравюрами, вплетенными в ненужных местах, а порой и вверх ногами. Некоторые издатели прикладывали специальный листок «К переплетчику» с подробным описанием порядка и последовательности, в которой компоновать книгу. Но казалось, что они и читать-то не умели, эти переплетчики. А если умели, то умением этим не пользовались, берегли глаза для других нужд. Таким образом, объединение всех процедур – набор и печатание текста, гравировка, оттиск иллюстраций и переплет – было хоть и вынужденным по причине провинциальных условий, но отнюдь не худшим решением, особенно если судить по результатам, которые выходили с маркой печатни вдовы Берто. А были эти результаты превосходного качества. Недаром в виде книжной марки издательства фигурировало изображение стрелы, попадающей в цель. И девиз: «Чем лучше прицелишься, тем вернее попадешь».
Она поднялась на второй этаж. Здесь работали два наборщика, из ящика с буквами составляли текст по рукописи. В соседней комнате, в баках, наполненных смесью кислот, травили медные доски с офортами. Здесь же стоял небольшой пресс для оттиска гравюр. Она обошла это свое немалое хозяйство, осмотрела, поприветствовала, приободрила, проверила, похвалила. Сказала себе: вот это надо запомнить, тут непорядок, надо указать, но не сразу, не как только заметила. А вернуться, посмотреть еще раз, проверить свое впечатление и уж затем поговорить об этом с рабочими в подходящий момент. Ибо если мужчина мог действовать как Бог на душу положит, то женщине это не простится. Скажут, вот мол недостатки слабого пола – безрассудность, скоропалительность, взбалмошность, противоречивость. А потому надлежало всегда и постоянно действовать обдуманно, уравновешенно, быть готовой к неожиданностям и никак на них не сдаваться. Виду не подавать. Бровью не вести. Выслушала. Помолчала, глядя собеседнику в глаза до тех пор, пока тот своих глаз не опустит. Вежливо поблагодарила за то, что тот держит ее в курсе обстоятельств, и снова замолчала до тех пор, пока тот не откланяется. А тот и пойдет не солоно хлебавши, теряясь в догадках относительно того, что же она обо всем этом подумала. А она ничего не подумала. Выдерживала хозяйский ритуал, подсмотренный сначала за отцом, а потом за мужем. А думать начинала уже потом, оставшись одна, не опасаясь того, чтобы выдать своих мыслей случайным выражением лица или тем паче вырвавшимся невпопад словом.
Окончив осмотр своих владений, она, как всегда, захватила с собой свежеотпечатанные листы с тем, чтобы вычитать их на предмет опечаток. Ибо она продолжала по привычке исполнять эту работу, не решаясь доверить ее кому-либо другому. Никто ведь лучше не сделает. Но и из любопытства, ибо читать и перечитывать любого рода напечатанные на бумаге слова и фразы доставляло ей удовольствие. Даже если, как в этот раз, речь шла о сводке приходских новостей.
Ф. И. О. – фамилия, имя, отчество – как в анкете. Что это? Что есть имя? Владеем ли мы им? Постоянно или временно? Присваиваем ли себе чужое? Имя – росчерк пера, маска, ловушка, двойник, парадокс – плохо поддается пониманию. «Что в имени тебе моем?» А может, посмотреть на него с точки зрения истории? Личной истории, ведь имя же – собственное. Имя автора этой книги – как раз и есть такая история, трагическая и смешная. Чтобы в ней разобраться, пришлось позвать на помощь философов и поэтов, писателей и теологов, художников и историков.
Как писать биографию художника, оставившего множество текстов, заведомо формирующих его посмертный образ? Насколько этот образ правдив? Ольга Медведкова предлагает посмотреть на личность и жизнь Льва Бакста с позиций микроистории и впервые реконструирует его интеллектуальную биографию, основываясь на архивных источниках и эго-документах. Предмет ее исследования – зазор между действительностью и мечтой, фактами и рассказом о них, где идентичность художника проявляется во всей своей сложности. Ключевой для понимания мифа Бакста о самом себе оказывается еврейская тема, неразрывно связанная с темой обращения к древнегреческой архаике и идеей нового Возрождения.
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Выпускник театрального института приезжает в свой первый театр. Мучительный вопрос: где граница между принципиальностью и компромиссом, жизнью и творчеством встает перед ним. Он заморочен женщинами. Друг попадает в психушку, любимая уходит, он близок к преступлению. Быть свободным — привилегия артиста. Живи моментом, упадет занавес, всё кончится, а сцена, глумясь, подмигивает желтым софитом, вдруг вспыхнув в его сознании, объятая пламенем, доставляя немыслимое наслаждение полыхающими кулисами.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.