Три орешка для Ксюши - [4]

Так и повелось. «Ксюша», представляюсь я при знакомстве, и больше вопросов не возникает.

– Ксюша, пойдешь к нам работать? – спросила Мария Афанасьевна, знакомая настолько давняя, что, расскажи я ей свою детскую эпопею с именем из шкатулки, в ответ, скорее всего, услышала бы ее похожий на хрюканье смех.

Но с предложением она, похоже, не шутила. Во всяком случае, я его приняла.

И стала продавщицей порошков, мыла и шампуней.

В киоске под названием «Золушка».

***

Вообще-то, это не совсем киоск. Это бутик – так, во всяком случае, написано над входом, пусть и мелко, в сравнении с огромными буквами ZOLUSCA, зато, в отличие от русского варианта имени сказочной героини, в оригинальной транскрипции – «boutique». Получается, я продавщица в boutique «Золушка», вот интересно, это звучит так же нелепо как химчистка «Cinderella» – а у нас Кишиневе есть и такая.

А впрочем, плевать, ведь иногда я в сердцах называю свое рабочее место даже не киоском, а будкой или вовсе конурой. Ууу, конура проклятая, стучу я зубами и дышу на посиневшие пальцы. Еще бы, ведь на настенном термометре плюс пять, снаружи всего на пару градусов холоднее, да еще эти придурки хлопают дверью каждые десять секунд. Какие они покупатели, как же! Покупатели, если не ошибаюсь, должны покупать, а придурки заходят погреться. Вот только дверь они открывают так часто, что их действия теряют всякий смысла – внутри холодно и сыро, почти как снаружи. Разница лишь в том, что они в шапках, в теплых куртках или даже в пальто, меня же не спасает и широкий шарф, спадающий на желтый шерстяной свитер – один из последних подарков мамы.

Мама умерла в прошлом октябре, а месяц спустя я уже работала в «Золушке». Вообще-то я давно собиралась – нет, не именно в «Золушку» – собиралась устроиться хоть на какую-то работу, но папа настоял на втором высшем образовании. Кому нужна эта твоя филология, сказал он, сейчас везде менеджеры требуются. И я поступила в Экономическую академию. Это было три года назад, через пару месяцев после окончания филфака Кишиневского госуниверситета. Куда в свое время я поступила по совету – угадайте кого? – правильно, моего любимого папочки.

Папа работал на «Мезоне» – кишиневском полусекретном производстве, имевшем какое-то отношение к советской оборонке, и до начала девяностых его главенство в семье казалось незыблемым. С потерей работы – событием, представлявшимся отцу настолько же нереалистичным, как распад Варшавского договора, мама – тихая женщина, неприметная даже у себя в школе учительница русского языка и литературы, вдруг обернулась самой что ни на есть железной леди, выплавленной к тому же из нержавейки. Во всяком случае, в раскаленном воздухе стамбульских оптовых рынков, откуда мать каждый раз возвращалась с двумя клетчатыми сумками, каждая – вполовину ее собственного веса, она не плавилась, да и не ржавела на кишиневском вещевом рынке, где даже в ливень умудрялась перепродавать согражданам турецкие шмотки.

Впрочем, иногда металлу не мешает быть гибким, даже жидким, думаю я и вспоминаю второй фильм про Терминатора. Ну, там, где робот из ртути. Пожалуй, Терминаторша – самое подходящее прозвище для женщины с мужеподобным некрасивым лицом, массивной фигурой и грубым голосом. То есть для Афанасьевны, как про себя называю ее я, а если соблюсти паспортные формальности – для Марии Афанасьевны Крэчун, маминой подруги юности, которую моя родительница как-то из жалости потащила с собой в Стамбул.

Год спустя маме работалось уже намного легче – нет, на кишиневском вещевом рынке она все также торговала, вот только в турецкие вояжи отправляли совсем других женщин, помоложе и поздоровее, на вид уж точно. И хотя их сумки были такими же, как у мамы – клетчатыми и тяжеленными, шмотки в них были собственностью ртутной женщины.

Терминаторши, то есть, пардон, Афанасьевны.

Как она стала хозяйкой почти половины торговых точек на кишиневской барахолке, а мама – одной из ее многочисленных продавщиц, сама мамуля так и не смогла объяснить, да мы с отцом и не допытывались, понимая, что другого источника выживания семьи все равно не предвидится. Видимо, на то он и жидкий, этот самый металл, чтобы принимать самые разнообразные формы и просачиваться в самые недоступные места. А еще – застывать титановым сплавом, ровно тогда, когда для выживания требуется непоколебимый цинизм.

На похоронах собственного мужа, повесившегося то ли по своей, то ли по чьей-то прихоти, не проронившая и слезинки Афанасьевна деловито и вовремя рассаживала людей в автобусы, распоряжалась по поводу поминок и даже, казалось, торопилась поскорее завершить церемонию, строго поглядывая на отлучившихся с работы реализаторов.

Тогда же, на похоронах я впервые увидела свою ровесницу Свету – удивительно похожую на мать дочь Афанасьевны. Она не плакала, но на ее лице застыло горестное недоумение, что это вызывало невольные слезы у присутствующих.

Справедливости ради надо отметить, что кроме внезапной смерти отца, других поводов для грусти в жизни Светы было не так уж много. Окончив Экономическую академию (в отличие от моих предков, Афанасьевна сразу отмела вариант гуманитарного образования), Света намертво вцепилась в штурвал семейного бизнеса – под полным контролем матери, но как бы на пару с ней. Во всяком случае, на людях они, если и появлялись, то только вдвоем; занятость матери (обычно в связи с бизнесом) или дочери (из-за развлечений, конечно) служила достаточным предлогом к отсутствию обеих.