Три невероятных детектива - [28]

К действительности его вернул звонок трамвая, и он чуть не налетел лбом на уличный фонарь. Подняв шляпу и пригладив усы, Виктор осмотрелся и увидел церковь Нотр-Дам-де-Лоретт. Случайность или этого ему как раз и не хватало? Он направился в ближайшую цветочную лавку.

Мужская рука протягивала ей маленькие белые солнышки с цветным сердечком посередине, целых три десятка, маргаритки в кружевной бумаге. Черноглазое лицо с усами казалось еще длиннее из-за венчавшей его широкополой шляпы. Взгляд был немного напряженным. Он. Она отпрянула.

— Простите за мой вид, я выгляжу ужасно, я как раз рисовала.

Виктор подавил смешок. Ужасно выглядит! Вот они какие, эти женщины. Так же говорила и Одетта, едва проснувшись. Даже в слишком широкой блузе, босоногая, с заколотыми гребешком волосами, Таша была прелестна. К тому же хлопковая ткань оказалась почти прозрачной.

— Так жарко! Не согласились бы вы по-дружески пропустить со мной стаканчик?

Она покусала губку. Перед ней был явно любитель все усложнять, это было заметно по тому, как он держал цветы, вместо того чтобы просто вручить их ей. «Осторожнее. Вспомни, какое разочарование постигло тебя с этим добряком Гансом».

— Я вам неприятен, — произнес он, явно помрачнев.

Она решительно забрала у него букет.

— Давайте прогуляемся и выпьем кофе, но только у нас не больше часа: сегодня единственный день недели, когда я могу поработать для себя. Сейчас оденусь.

— Я подожду внизу.

Не отвечая, она за рукав втащила его в комнату и захлопнула дверь. Быстро собрала одежду, разбросанную на постели. Завидев этот милый беспорядок, Виктор отвернулся и с деланным интересом уставился на фаянсовый горшок. Тем временем Таша побросала одежду на один из стоявших в комнате соломенных стульев; второй был завален холстами. Виктор произвел осмотр местности, отметил облезлость обоев, задержался взглядом на книгах в стенной нише. Всюду: на мебели, полу, мольберте — холсты, на которых только крыши; голубоватая серость цинка подчеркивала бледность неба, написанного густыми мазками, того самого парижского неба, которое не спутаешь ни с чем, ибо даже когда оно улыбается, все равно кажется, будто вот-вот заплачет дождем.

— Не слишком изящно, но это все, что у меня есть, — сказала Таша, ставя маргаритки в эмалированный кувшин.

Она украдкой осмотрела Виктора. Прямой, будто аршин проглотил, руки в карманах, похож на манекен.

— Располагайтесь как дома, пять минут — и я буду готова.

Она указала ему на постель — единственное свободное место. Он присел на самый краешек, чувствуя себя смешным и неловким. Из клетушки, в которой она заперлась, до него донесся звук воды, наливаемой в лоханку, потом плеск. Она мылась. И если с Одеттой это обычно оставляло его равнодушным, то теперь он чувствовал легкое волнение. Будь он уверенным в себе мужчиной, открыл бы дверь и стал бы смотреть на нее с ухмылкой завоевателя. А может, даже осмелился бы на что-то большее. Но Виктор сомневался в себе и в том, стоит ли рисковать, ведь это мог оказаться вернейший способ ее оттолкнуть.

Служившая и мастерской, и гостиной, и спальней комнатка была очень плотно заставлена мебелью. Видимо, Таша не из тех девушек, что любят порядок, а напротив, из богемных, о приключениях которых Виктору так нравилось читать в романах-фельетонах, но в реальной жизни он их сторонился. На буфете, среди кистей и тюбиков с краской, он обнаружил щербатую тарелку с остатками ветчины, засохшим пюре и зачерствевшей коркой хлеба. По всему было видно, что питалась Таша скудно. Его внимание привлек большой флакон из стекла, отливавшего всеми цветами радуги. Дорогие духи, еще непочатые. Подарок поклонника? Или любовника? Тут же он вспомнил, как легко девушка позволила ему зайти. Не позволила, а сама затащила, точнее говоря. Почти против воли он встал, подошел к стенной нише, принялся расставлять книги аккуратнее и в алфавитном порядке: Гюго, Золя, Толстой… Он заметил прикнопленную к стене черно-белую репродукцию: человек сидел, уронив голову на стол. Непонятно было, спит он или дошел до полного изнеможения. Вокруг, почти касаясь его крыльями, угрожающе вились ночные птицы. Внизу была подпись, обведенная карандашом: « Сон разума порождает чудовищ». «Я это видел, — подумал он, — да где ж я это уже видел?»

Таша крикнула из-за двери:

— Как вы узнали мой адрес?

Он вздрогнул, и ему снова захотелось присесть.

— Мне дал его Мариус Бонне. Вы рассердились?

— Почему? А что, надо бы?

Из дверного проема высунулось ее смеющееся лицо.

— Вы не подадите мне одежду, которая лежит на стуле? Спасибо.

Охапку одежды схватила голая рука. Послышался легкий шелест, звук топчущихся на месте ног.

— Черт, что за тоска надевать чулки! Завидую, что вы мужчина, вам незнакомо это новомодное мучение, которое изобрели самцы, чтобы испортить нам жизнь! Знаете, что думает моя хозяйка по поводу будущего женщины? Это короткие мужские штаны!

— Боже упаси! Только не это, иначе получится кошмар!

— А в душе, небось, одобряете! Еще минуту.

Было слышно, как она расчесывает волосы щеткой и шуршит одеждой. Чтобы отвлечься, Виктор схватил лежавший на ночном столике блокнот для эскизов. Перелистав до самого конца, он с удивлением обнаружил множество набросков своего лица. Значит, она думала о нем, и напрасно он проявляет такую скромность. Он открыл рисунок, сделанный на Каирской улице: мертвая женщина на башне, тело, лежащее на скамейке, трое детей с испуганными глазами. Потом отличные этюды краснокожих. Последний эскиз смутно напомнил ему что-то: те же краснокожие столпились у железнодорожного вагона вокруг лежащего на перроне человека, а еще кто-то стоит рядом на коленях, в окружении разбросанных тюков, корзин, детской лошадки-качалки с выпотрошенным брюхом, трехногого стула. Прежде чем он успел задать себе вопрос, что это было, из каморки, объединявшей кухню с ванной, вышла Таша и впорхнула в спальню: