Три года одной жизни - [32]

К полуночи «бреши» простирались уже по всей первой линии. Стреляли лишь кочевавшие по опустевшим окопам мелкие группы прикрытия. Снявшиеся с боевых рубежей войска стекались в порт. Погрузка производилась одновременно на семнадцать транспортов, два крейсера, четыре эсминца, четыре тральщика, десятки моторных шхун и барж.

К трем часам утра эвакуация была завершена.

Солдаты противника, с тревогой вслушиваясь в наступившую вдруг тишину, все еще лежали в своих окопах. От командования поступали запросы: «Не обошли ли русские с флангов?», «Не прорвались ли в тыл?»

Лишь на исходе дня решились осаждающие направить к городу разведывательные группы. Они обнаружили, что окопы защитников города пусты. Но дальше, на холмах у Нерубайского, начались злоключения. Никто из пробиравшихся по обочинам дороги разведчиков не слышал выстрелов, а офицер свалился вдруг как подкошенный. Подбежал к офицеру капрал — та же участь. Бил, несомненно, снайпер. Но откуда?

Когда на бугре скопилось много солдат, послышалась глухая пулеметная очередь. Пулеметчик бил с поразительной меткостью, а звука почти не слышно. Видимо, у русских появилось оружие дальнего прицельного боя? Ударили захватчики из пушек и минометов по Усатову, но снайпер и пулеметчик не унимались. Десятки трупов оставили завоеватели на Нерубайских холмах, прежде чем поняли, что бьют по ним чуть ли не в упор из поглощавших звук подземных каменоломен.

Таким было первое слово бадаевцев, их «хлеб-соль» врагу.

Страшили завоевателей в опустевших пригородах Одессы безмолвие и оставленные на стенах надписи: «Идешь на гибель, фашист!», «Мы вернемся!».

Гитлер вызвал по прямому проводу Антонеску: «Мне не нужны «орлы», которые ловят мух!». Имелись в виду перехваченные «Вултуром» «приказы». Вслед за фюрером Гиммлер назвал разведчиков «Вултура» «мухоловами» уже во всеуслышание. И направил в Одессу инспекцию СС.

Взбешенный Антонеску собрал в Бухаресте генералов ставки. Отчитывая их, рубил воздух рукой, словно отсекал повинные головы, требовал жесточайших мер подавления, цитировал Гитлера, утверждавшего, что человек грешен от рождения и управлять им можно только с помощью силы. В этом духе был составлен приказ войскам: «Никакой милости побежденным, карать без жалости и сострадания»... Среди рядового и унтер-офицерского состава распространили листовку-памятку: «Не останавливайся, если перед тобой женщина, старик или ребенок, — убивай! Лишь этим спасешь от гибели себя, обеспечишь будущее своей семье, прославишься навеки».

Солдат и офицеров дразнили кровью, и оккупанты ворвались в город палачами: в первые же дни согнали в старые пакгаузы двадцать тысяч одесситов — детей, стариков, старух, — облили стены нефтью и подожгли, Живыми факелами вырывались люди из гигантского костра — тогда их пристреливали автоматчики. Для устрашения населения колонну полураздетых, разутых людей прогнали на расстрел холодным осенним утром чуть ли не через весь город. Обреченные несли на руках детей. Обессилевшие падали, конвоиры добивали их прикладами.

Грабежи, насилия, расстрелы... Расстрелянных вывозили, как дрова, на грузовиках.

В 1812 году пятая часть одесситов вымерла от чумы. Могильщики — мартусы — сваливали мертвецов за городом. Один из могильников тех времен так и назван «Чумкой». Словно воскрешая тот жуткий разгул чумы, оккупанты вновь завалили трупами окраины города...

Оккупационными войсками в Одессе командовал румынский генерал Гинерару. Прибывшую к нему инспекцию СС возглавил один из личных порученцев Гиммлера — подполковник Шиндлер. С подполковником приехало несколько офицеров из дивизии «Мертвая голова».

А двумя днями позже прилетел инспектор имперской канцелярии — обер-лейтенант с челкой и усиками под Гитлера.

Служба специнформации — ССИ — и румынская политическая полиция — сигуранца — в Одессе были укомплектованы контрразведчиками в основном русского, белоэмигрантского происхождения. Первую скрипку в особо важных делах играл Николау Аргир — он же Николай Васильевич Кочубей, он же Николай Петрович Глушко — неизменным оставалось только имя. Родился он в Одессе, с деникинскими войсками бежал в Турцию, затем оказался в Лондоне и, наконец, в Румынии, где дослужился до капитанского чина. Поговаривали о его сохранившихся связях с Анкарой и Лондоном, но ловкий агент не оставлял улик. Хитрость, изворотливость Аргира пугали даже его коллег. «Никогда не знаешь, где и как укусит эта лиса», — говорили о нем. Гладко причесанный, с легкой сединой на висках, тонким прямым носом, насмешливым складом губ, мягкой, вкрадчивой походкой — он и в самом деле походил на лису. Этому-то человеку и поручили «заняться» одесскими катакомбами.

Страшили катакомбы оккупантов. Целую дивизию усиленную саперными частями, пришлось держать захватчикам «для охраны Одессы».

Оккупированный город продолжал воевать. В плановости, продуманности и оперативности диверсий чувствовалось централизованное, единое руководство. И никаких следов, словно действовали невидимки.

Но Аргиру все же повезло — совершенно случайно зацепил он ниточку.

Заглянул мимоходом в палеонтологический музей. Там был только сторож — мрачный, нелюдимый горбун. Но Аргир сумел многое у него выпытать. Выяснилось, что у сторожа к «советам» есть свой «неоплаченный счет». В прошлом он был репрессирован как спекулянт. Для контрразведки такой человек, конечно, оказался находкой. Горбун рассказал Аргиру, что в последние дни эвакуации в музее были трое — два старика и один молодой, по выговору москвич, как видно, из «руководящих».