Три года одной жизни - [20]

Главный инженер встал:

— Легче на поворотах, Молодцов! За клевету привлекают к ответу!

— Так то за клевету, — запальчиво ответил Владимир.

Инженер побледнел.

— Вот как?! В чем же конкретно обвиняете меня?

— Факты обвиняют!

— Например?!

Владимир почувствовал вдруг, что зашел слишком далеко.

— Что же молчите? — наседал почувствовавший замешательство Молодцова инженер.

В зале начали опять шуметь, кто-то проехался насчет «петушиных наскоков» молодежи. Отступать было поздно.

— Будут примеры, — перекрыл шум зала Владимир. — Пожалуйста: помойная! Как оказалась она над нашим штреком?! Кровля не толще двух метров!

— Ты что — промерял?

— Пролезал через сбойку наверх!

Инженер замялся:

— Разговор, конечно, не для торжественного вечера... Произошла ошибка... Роковой казус проектирования...

— Казус?! — грохнул зал. — Трое убитых, пятеро покалеченных... Казус?!

— Я сказал: роковой казус, товарищи, роковой, — спохватился инженер.

Но люди в зале уже повскакивали с мест. Грохот откидных стульев, выкрики. Как сорвавшийся камень порождает в горах обвал, так и тут одно неосторожно брошенное слово стронуло лавину подспудно копившегося гнева и подозрений.

Чья-то рука отстранила Владимира, властный голос перекрыл шум зала:

— Товарищи! Виновные будут найдены и преданы суду!

Это был Федот Данилович.

Появление уважаемого старого шахтера, депутата райсовета, его решительность и уверенность произвели впечатление. Постепенно зал стих.

Откашлялся, заговорил опять сразу осипшим голосом председательствующий.

Федот Данилович увел Владимира за кулисы, долго огорченно глядел на него.

— Понимаешь ли хоть свое мальчишество?! Ясное дело: неладно на руднике. Но за хвост ящерицу поймаешь — хвост в руке и останется. А у нее есть голова! Нужна, братец, выдержка.

В зал Федот Данилович и Владимир вернулись, когда торжественная часть вечера была уже окончена, начались танцы.

На сдвинутых к стенам стульях, лузгая семечки, сидели старухи, старики. Именинницами были принарядившиеся девушки с узла связи. Подтрунивали над ними балагуры:

— Каблук забурился, глянь!

— А пятки-то, пятки — сзади!

Обернется, не поняв насмешки, кто-нибудь из девчат — хохочут ребята. Кружатся в танце завтрашние забойщицы. Стройные ноги у Дуняши. Изрядно подвыпивший Губачев не спускает с нее глаз. Толкает Губачева в бок не менее хмельной сосед:

— Во н-нака какая пропадает! Бери, Губач, в свой забой... Она будет уголек долбать, ты вагончики катать. Веселая жизнь пойдет!

— А что-о? И возьму!

— Не хотел же в коммуну брать, — подзадоривали Губачева дружки.

— Вчера не хотел, нонче захотел!

Передохнув, оркестранты заиграли снова. Танцующие начали подпевать:

Девочка Надя,

Чего тебе надо?

Ничего не надо,

Кроме шоколада!

В шахте девушек ждало разочарование:

— Молоточек, барышни, придется сдать, — виновато улыбнулся новый десятник.

— Вчера вручили — сегодня сдать? — не поверила Дуняша.

— Распоряжение начальства, — подтвердил десятник. — Сноровка, говорят, для молоточка нужна, а для виду если, так и за показуху сочтут. Один из-за нее — тю-тю! Мне его дорогой не резон идти. Распределить бы вас хоть откатчицами пока — пообвыкли чтоб, присмотрелись...

Закусила губу Дуняша:

— Распределяйте откатчицами.

— Стараюсь — никто не берет. За работу-то вам платить с общей выработки. А работа поначалу какая будет? Гляделками моргать?

— Не надо нам платить! — чуть не плакала Дуня.

— Не имею права, — развел руками десятник. — В Советской стране живем, эксплуатация женского и детского труда карается законом. Полным рублем рассчитываться с вами должны. А трудовой рубль кому карман трет? Тут уж где-нибудь пристрою вас покуда, подле себя.

Вышел из темноты штрека Губачев. С утра хмельные, блуждающие глаза.

— Одну, что побойчее, вон хоть ту, — кивнул на Дуняшу, — могу взять!

— Не пойду одна! — отрезала Дуня.

— Ну и сиди у десятника, — Губачев смерил девушку насмешливым взглядом, ушел.

К Дуне робко подошел Тишин:

— А может, пойдешь? Вдвоем с Губачем мы. Одного гонца как раз не хватает. Гонять буду я, ты — только насыпать.

Дуняша молча глотала слезы. К открытому оконцу нарядной подошел Молодцов.

— Трех девушек беру в свой забой!

— Много наработаешь с ними! — усмехнулся десятник.

— Сколько наработаю!

— Четверо нас, Молодцов, четыре «модных платьица-то» выдали, — с горечью напомнила Дуня Владимиру сказанные им в клубе слова.

— Четверых взять не могу — сверх всяких норм. — Владимир подошел к девушке. — А обижаешься зря — не для того говорил.

— Не обижаюсь, — ответила Дуня. — Только, видишь, вчера хлопали, а сегодня насмех поднимают.

— Смеется, Дуня, тот, кто смеется последним! Бороться же собиралась за новый быт, за нового человека! Так не сдавайся сразу.

Постояла с минуту, подошла к оконцу десятника:

— Иду в забой Губачева! — Бросила через плечо Тишину: — Пошли, Тимофеевка!

— Надумалась, — встретил Дуню Губачев. —А у нас, видишь, обвальчик. Придется заходкой брать. Поиграем в песочек.

— Как это? — не поняла Дуня.

— Возьмешь, стало быть, лопаточку, — Губачев подал девушке большую совковую лопату — она и пустая показалась ей тяжелой, — и будешь грузить породу в вагонеточки... Тимоха будет их гонять.