Три года одной жизни - [10]

Посерело потное окно, вырисовались на фоне неба крыши домов. Занимался новый день.

Странно, ни с кем никогда в жизни он так откровенно не разговаривал. Как с самим собой, не таясь, не смущаясь... Удивительно, как эта девушка в гимнастерке, перетянутой грубым ремнем, девушка, которую столько лет словно бы и не замечал, вошла во все его дела, проникла в его сокровенный мир.

Уезжали Молодцов и Почаев в полдень.

Старенький локомотив «овечка» дал свисток, потащил затарахтевшие на стрелках зеленые вагоны. Провожающие взбежали на бугор. Только Тоня осталась почему-то в стороне одна...

Прощайте, Батрацкие выселки! Володя помнил их еще полупустырем с недостроенными фон-мекковскими домами. Теперь из вагона видны были ровные, длинные улицы.

Приезжающие после долгого отсутствия старожилы удивляются: «Как вымахали Батрацкие-то!» Вымахали они на глазах у Володи. И скоро станут еще краше. Жаль, что это произойдет уже без него.

Московский комитет комсомола похож был на мобилизационный пункт военного времени. К окошечку, где выдавали путевки, невозможно было протиснуться. Только к вечеру получили свои комсомольские направления Молодцов и Почаев. Выбрались, работая локтями, из толпы, глянули: путевки-то не в Донбасс, а в Подмосковный угольный бассейн, в какой-то Бобрик-Донской. Такие же направления оказались и у других. Снова протиснулись к окошечку.

— Куда посылаете?

— Где прорыв, туда и посылаем! — ответили им.

Поразмыслили, и в самом деле: мобилизовались-то на прорыв, какой может быть выбор? Где хуже, туда и ехать...

Не порадовали встречей на шахте. Не оказалось на складе ни спецовок, ни сапог. Отправились на работу кто в чем был.

Шахтеры стояли у спусковых клетей длинными очередями. Дошла, наконец, очередь до новичков.

Клацнула защелкой дверь.

— Пошел!

— Стой! — остановил рычажного шахтер, на непокрытой голове которого выделялась четкая, словно мазок кистью, полоса седых волос. — По мобилизации, что ли? — спросил он Молодцова. — Сапоги где?

— Нет, говорят, сапог.

— У кого это нет? Федюха! — крикнул шахтер стоявшему в конце очереди парню. — Мигом две пары сапог... Доставишь в нарядную. Ясно?

— Ясно, Федот Данилыч.

— Вот теперь пошел!

Клеть вздрогнула, чуть приподнялась и камнем ринулась вниз.

У Владимира от непривычки сжалось сердце. Кто-то крикнул ему в ухо:

— Держись, комсомолия!

Через несколько секунд клеть остановилась. Потянуло затхлостью.

Штольня была старая. Под ногами — лоснящаяся угольная грязь. По сторонам — гулкая частая капель. Лицо обволакивает липкой сыростью, трудно дышать, во рту — кисловатый привкус.

— Веселей шагай, молодежь! — поторапливают ребят шахтеры.

— Далеко до забоев-то?

— Дотопай сначала до нарядной.

— А до нее сколько?

— Верста с гаком. А гак — еще версты полторы!

Шли в прыгавших бликах света от шахтерских ламп. Из штреков доносилось стрекотание отбойных молотков.

Наконец дошли до нарядной — расширенного штрека с двумя сбитыми из горбылей длинными скамьями. В отгороженной каморке — десятник. Через узкое оконце шахтеры брали у десятника наряды, расписывались в конторской книге за инвентарь, разбирали лопаты, отбойные молотки, расходились по забоям.

Подошли к оконцу Владимир и Михаил.

— Новенькие? — десятник пометил что-то в табеле, крикнул: — Губачев, забирай к себе!

— У меня что — всеобуч? — недовольно отозвался рыжеватый дюжий парень.

— Бери, бери, — строго повторил десятник, — самого-то учили? Не готовеньким пришел! Да и нет у меня откатчиков, один в забое будешь? — Подмигнул ребятам: — На язык скрипуч, но дело знает. Дуйте к нему!

Подошли ребята к Губачеву. Тот оглядел их с головы до ног, сплюнул сквозь зубы:

— Вы бы еще в лакировках пожаловали!

— Будут сапоги, — повернулся к Губачеву Федот Данилович. — Федор принесет.

— Принес уже, — послышалось из глубины штрека.

Парень поставил перед Владимиром и Михаилом две пары стоптанных, но крепких еще, задубевших от грязи и угольной пыли сапог.

— Вот вам скороходы!

И опять — протоптанная вдоль узкоколейки лоснящаяся в бликах ламп стежка, липкая сырость, гулкая капель.

Забой... Нависшие над головой уступчатые пласты лавы, беспорядочно сваленные стойки, горбыли, съехавшая с рельсов вагонетка. Матюгнулся по адресу предыдущей смены Губачев, сунул в руки ребятам совковые лопаты, ткнул пальцем в вагонетку:

— Такое чудо техники видели? Каждому по одной. Впрягайтесь и гоняйте... Вся наука!

Но «наука» оказалась трудной.

В первый же день ребятам пришлось работать не только вагонщиками, но и крепильщиками и путеукладчиками. Дело у Губачева действительно спорилось, уголь из-под его отбойного молотка буквально тек. Давно уже скинули ребята рубахи. Пыль ела глаза, щекотала горло, скрипела на зубах. Дьявольски хотелось пить, но Губачев разрешал только полоскать рот.

— Набуздаетесь воды, размякнете! — То и дело подгонял: — На полнорме сидеть не буду! Рысцой с вагончиками бегать надо, рысцой!

Старались ребята как могли. К концу смены еле доволокли ноги до нарядной, сели на скамейку. Услышал Михаил о какой-то «лимонадке», толкнул локтем Владимира:

— Вот бы сейчас бутылочку...