Три гинеи - [38]

Теперь, когда мы коротко обсудили литературу фактов, давайте обратимся к тому, что можно называть литературой вымысла. «Мадам, — напомним мы ей, — есть еще картины, пьесы, музыка и книги. Если вы хотите что-то узнать о них, то проводите ту же экстравагантную политику и просматриваете не менее трех изданий? Ведь авторы, что пишут об искусстве, тоже работают на редактора, а он — на издателей, имеющих свою позицию. Таким образом, у каждой газеты есть своя точка зрения, и, лишь сравнивая их, можно прийти к собственному заключению, на какую пьесу или концерт пойти, какую книгу заказать в библиотеке». На что она ответит: «Поскольку я дочь образованного мужчины, с некоторым налетом культуры, почерпнутой из книг, то, учитывая нынешнее состояние журналистики, для меня важнее составить мнение о политике, нежели о картинах, пьесах, музыке и книгах. В любом случае это единственный путь: сравните точки зрения, сделайте поправку на субъективность и судите сами. Вот почему так много изданий на моем столе»^{84}.

Таким образом, грубо говоря, литература фактов и литература мнений предоставляют не чистые сведения и точки зрения, а измененные или, согласно словарю, «испорченные примесями». Получается, вам нужно очистить каждое утверждение от денег, власти, рекламы, публичности и тщеславия автора, не говоря об остальных его мотивах, о которых вам, как дочери образованного мужчины, уже известно, прежде чем решить, в какие политические или даже культурные факты верить? «Именно так», — подтвердит она. Но если бы кто-то, у кого нет причин и мотивов скрывать правду, сообщил тот или иной факт, поверили бы вы ему или ей, допуская, конечно, вероятность обычного человеческого заблуждения, которое может быть весьма значительным в вопросах искусства? «Естественно», — подтвердит она. Поверите ли вы, если такой человек скажет, что война ужасна, а картина, симфония, пьеса или поэма хороши? «Допуская, что человек может заблуждаться, поверю». Теперь предположим, мадам, что существует 250, 50 или 25 таких людей, поклявшихся не изменять своему мозгу и, таким образом, нет нужды очищать их слова от примеси денег, власти, рекламы, тщеславия и т. д., прежде чем добраться до зерна истины. Разве не следует из этого два интересных замечания? Возможно ли, что, знай мы всю правду о войне, ее доблестный ореол лежал бы сейчас обезвреженный и раздавленный в капустных листьях наших продажных поставщиков фактов?! И, знай мы правду об искусстве, не пришлось бы рыться в унылых статьях тех, кто вынужден торговать культурой, а наслаждение и занятие искусством стало бы настолько желанным, что, по сравнению с этим, война показалась бы утомительной игрой пожилых дилетантов в поисках очередной забавы, вроде бросания бомб через границу, вместо мячей — в ворота. Короче говоря, если бы газеты издавали люди, единственной целью которых было бы сообщать правду о политике и искусстве, мы бы верили в культуру, а не войну.

Теперь связь фотографий мертвых тел и разрушенных зданий с культурой и интеллектуальной свободой вполне ясна. А просить дочерей образованных мужчин, которым есть на что жить, совершить измену своему мозгу — означает просить их помочь вам, очевидно, наиболее конструктивным способом предотвратить войну, ибо литературная профессия до сих является наиболее доступной для них.

Именно так, сэр, мы могли бы обратиться к этой леди, правда, грубо и коротко, но время идет, и мы не можем долго распинаться. На наш призыв, если, конечно, эта воображаемая дама существует, она ответила бы: «Вы говорите настолько очевидные вещи, что дочь каждого образованного мужчины уже их знает, а если и нет, то достаточно почитать газеты и убедиться. Но, будь она достаточно обеспеченной, чтобы не только подписать ваш манифест в пользу бескорыстной культуры и интеллектуальной свободы, но и претворить свои обязательства по нему в жизнь, как ей сделать это и за что взяться? Только не надо, — добавит она, — мечтать об идеальном мире и звездах на небесах — думайте о том, что здесь и сейчас». Ведь с реальными фактами труднее иметь дело, нежели с миром грез. Тем не менее, мадам, личный печатный станок вполне реален и доступен людям со средним доходом. Печатные машинки и копировальные аппараты еще реальнее и дешевле. Используя эти недорогие и до сих пор не запрещенные устройства, вы можете одним махом избавиться от давления начальника, редакторов и политиков. Так вы сможете говорить, что и когда захотите, без ограничений — и именно это мы называем «интеллектуальной свободой». «Но, — вероятно, скажет она, — известность? Как же ее достичь, не пропустив свой собственный мозг через мясорубку и не превратив его в колбасу?» «Читатели, мадам, — заверим мы ее, — очень похожи на нас; они живут в домах, ходят по улицам и жалуются, что им надоела колбаса. Бросайте листовки к дверям, выставляйте их на прилавках, развозите по улицам на тачках, продавая за копейки или раздавая бесплатно. Найдите новые способы сближения с публикой, разделите ее на отдельных людей вместо того, чтобы представлять их одним огромным и глупым чудовищем. А затем подумайте: раз у вас есть на что жить и своя комната, не обязательно уютная или красивая, но все же тихая и уединенная, то именно оттуда вы и можете, не опасаясь огласки и ее последствий, рассказывать правду творческим людям о картинах, музыке и книгах, не боясь повредить ожидаемым продажам или задеть их невероятное тщеславие