Три дочери Евы - [52]

– Правда?

– А ты как думала? Но это меня не остановит. Если я не стану ломать стереотипы, кто это сделает за меня? Я хочу изменить отношение к женщинам-мусульманкам. Люди смотрят на женщину в хиджабе как на безропотную и безгласную жертву мужской власти. Но я вовсе не такая. Я живу своим умом. И хочу доказать всем и каждому, что покрытая голова еще не значит пустая.

Пери внимательно слушала и думала, что эта девушка очень похожа на ее мать, только моложе. Та же прямота, та же несгибаемость и страстность. Слушая Мону, Пери испытывала хорошо знакомое чувство. Ей часто приходилось общаться с людьми, исполненными сознания собственной правоты и желания переделать мир. Как видно, тут действовал закон взаимного влечения противоположностей. Двойственная, противоречивая натура Пери притягивала пылких проповедников, не знающих сомнений и колебаний.

– Ты говорила, что пишешь стихи в стиле хип-хоп, – напомнила она. – О чем, если не секрет? О религии?

– Нет, о любви, – рассмеялась Мона. – Как и все стихи. Ну, может, в моих есть еще и немного злости. Слишком много несправедливости и лжи вокруг. Об этом я не забываю ни на минуту, и…

Оглушительный взрыв смеха не дал ей договорить. Бойфренд Ширин и еще один студент соревновались, кто выпьет больше эля. Перед каждым поставили по огромному бокалу, увенчанному шапкой пены. Парень Ширин осушил свой бокал первым. В мокрой рубашке, с застывшей улыбкой на лице, победитель под ликующие крики друзей припал к губам своей подружки мокрыми от пива губами. Но вдруг, почувствовав неодолимый приступ тошноты, он прервал поцелуй и опрометью бросился прочь.

– Думаю, мне лучше уйти, – сказала Мона.

– Я пойду с тобой, – откликнулась Пери.

Нет, в отличие от Моны, она не испытывала возмущения, глядя, как другие накачиваются алкоголем и теряют контроль над собой. Но ей тоже было не по себе. Всякий раз, сталкиваясь с бьющим через край весельем, она чувствовала, что не может его разделить, и, подобно улитке, спешила спрятаться в свою раковину.

* * *

Когда Пери и Мона, никем не замеченные, вышли из паба, уже стемнело, в небе взошла луна. Пройдя под мостом Вздохов, они пошли вдоль тускло освещенных вечерних улиц.

– Не понимаю, зачем Ширин меня пригласила? – спросила Мона.

– Ну, она любит заводить новых друзей, – ответила Пери не слишком уверенно, задавая себе тот же вопрос.

– Тут все не так просто, – покачала головой Мона. – Мы с ней знакомы довольно давно, но мне всегда казалось, что я чем-то раздражаю ее. Может, своим платком. – (Вспомнив, как Ширин смотрела на платок ее матери, Пери решила промолчать.) – Даже если так, мне все равно, – заявила Мона. – Но с чего бы вдруг ей набиваться мне в друзья? – Лицо Моны просияло от гордости. – Думаешь, у меня паранойя?

– Нет, – успокоила ее Пери. – Ну разве что чуть-чуть? Уверена, вы подружитесь.

– Ладно, там видно будет, – пробормотала Мона. – Ширин все время твердит, что я должна записаться на семинар профессора Азура.

– Правда? – Пери внезапно напряглась, словно ее тело почувствовало опасность, которую не мог распознать мозг. – Мне она говорит то же самое. Каждый день повторяет: иди к Азуру.

– Значит, я не единственная… – В голосе Моны послышалось легкое разочарование. Она указала в сторону Терл-стрит. – Мне туда.

– Ну пока. Доброй ночи.

– Тебе тоже, подруга, – сказала Мона. – Нам надо чаще видеться.

Она пожала руку Пери обеими руками и исчезла в темноте.

* * *

Снова оставшись наедине со своими мыслями, Пери свернула на Брод-стрит. На другой стороне улицы, в желтоватом свете уличных фонарей, она увидела бродяжку, толкавшую перед собой ржавую детскую коляску, нагруженную разным тряпьем, картонными коробками и полиэтиленовыми пакетами. Вечная странница, идущая в никуда. Пери пригляделась к женщине повнимательнее. Замызганная, прилипшая к телу сырая одежда, волосы, измазанные грязью и чем-то похожим на кровь. Продолжая разглядывать нищенку, Пери заметила мозоли на ее ладонях, багровый синяк на правой щеке, мешки под глазами. В Стамбуле такие опустившиеся люди встречались сплошь и рядом. Одни прятались в укромных углах, другие выходили на оживленные улицы, выпрашивая еду и деньги. В Оксфорде бездомные тоже попадались, хотя и гораздо реже, чем в Стамбуле, только видеть их в этом утонченном безмятежном городе было как-то диковато.

Охваченная необъяснимым любопытством, Пери пошла вслед за бродяжкой, передвигавшейся мелкими неуверенными шажками. Ветер изменил направление, и в ноздри Пери ударила жуткая вонь – смесь мочи, экскрементов и пота.

Нищенка что-то бурчала себе под нос, как будто разговаривала с невидимым собеседником.

– Сколько раз тебе повторять, черт тебя дери? – донеслось до Пери.

Поджав губы, нищенка ждала ответа, который, как видно, позабавил ее, потому что она захихикала. Тем не менее голос ее был полон ярости.

– Нет, паршивец!

Пери вдруг почувствовала, как ее захлестывает невыносимая печаль. Что отделяло ее – студентку со светлым будущим – от этой женщины, не имевшей ничего? Где пролегает та невидимая черта, которую так боится переступить всякий, кто мнит себя уважаемым членом общества? Черта, за которой обрывается мир, – так, как это представлялось морякам древних времен, считавшим землю плоской. А граница между нормой и безумием – разве ее можно считать нерушимой? Пери вспомнила слова ходжи, к которому мать водила ее в детстве. Возможно, он прав и она действительно уязвима перед силами тьмы.