Было то или не было… Когда-то давным-давно Божьим созданиям не было числа, как зернам пшеницы, а говорить слишком много считалось грехом…
Присказка турецкой сказки… и армянской
Не хули того, что падает с неба. Что бы это ни было. В том числе дождь. Что бы ни обрушилось сверху, грозовой ливень или мокрый снег, не брани то, что для нас уготовили небеса.
Это знает всякий. В том числе и Зелиха. И тем не менее сегодня, в первую пятницу июля, она несется по тротуару вдоль запруженной транспортом проезжей части, отчаянно опаздывая на прием, и ругается, как сапожник, материт на чем свет стоит и разбитую мостовую, и свои высоченные каблуки, и мужика, что за ней увязался, и водителей, которые все как один ошалело гудят, будто клаксонами могут повлиять на пробку, и Оттоманскую Порту, которая когда-то имела глупость завоевать Константинополь и с тех пор упорствует в былых ошибках, и, конечно, этот проклятый летний дождь.
Дождь здесь просто пытка. В других частях света ливень чаще всего оказывается благом. Ему рады посевы, рады животные и растения, а если добавить немного романтики, то ему рады и влюбленные. Во всем мире, но только не в Стамбуле. Здесь дождь не обязательно означает промокнуть. Или даже испачкаться. Нет, он повод разозлиться. Дождь – это ведь грязь, хаос и ярость, словно нам их и без того мало. И еще дождь – это борьба. Всегда. Десять миллионов человек, как барахтающиеся в воде беспомощные котята, тщетно сражаются с летящими каплями. Не то чтобы мы были совсем одиноки в этой борьбе. Вместе с нами – улицы с их допотопными названиями, нанесенными по трафарету на жестяные таблички, и разбросанные здесь и там гробницы бесчисленных святых, и горы мусора, поджидающие на каждом углу, и пугающе огромные строительные котлованы, которые скоро превратятся в помпезные современные здания. Мы все злимся, когда небеса, разверзшись, плюют нам на голову.
Но потом, когда на землю падают последние капли, а другие повисают на отмытых от пыли листьях, в беззащитное мгновение, когда мы еще не уверены, что дождь прекратился, и дождь тоже в этом не уверен, в светлый промежуток вдруг снисходит умиротворение. На протяжении одной долгой минуты небо будто извиняется за весь учиненный бардак. А мы, с пропитанными влагой волосами и сырыми обшлагами, все еще уныло и опасливо всматриваемся в прояснившееся лазурное небо. Смотрим и невольно улыбаемся в ответ. Мы прощаем небо. Всегда.
Пока, впрочем, дождь лил как из ведра, а Зелиха вовсе не склонялась к прощению, ибо была без зонта. Дело в том, что она зареклась снова покупать очередной дорогущий зонт у очередного уличного торговца – все равно, дура безмозглая, забудет его неизвестно где при первых лучах солнца. А промокнет до нитки – ну и поделом, сама виновата, тем более что теперь слишком поздно, она и так уже хоть выжимай. Этим дождь похож на горе. Ты изо всех сил стараешься уберечься, но, когда оказывается, что усилия тщетны, перестаешь считать капли и всецело отдаешься обрушившемуся на тебя бурному потоку.
Дождь стекал с ее темных кудрей на широкие плечи. В отличие от всех своих родственниц, Зелиха не выпрямляла и не красила черные как вороново крыло курчавые волосы – родовой признак женщин семьи Казанчи.
В ее зеленых, как нефрит, обычно широко распахнутых глазах блестел живой ум, но порой она щурилась, и тогда они превращались в две равнодушные щелочки. Только три категории людей бывают способны на абсолютное безразличие: безнадежно наивные, безнадежно замкнутые и полные безнадежной надежды. Зелиха не попадала ни в одну из категорий, и было непонятно, откуда берется это, пусть и совсем мимолетное, безразличие. Оно то находило, внезапно окутывая душу дурманом апатии, то исчезало, оставляя Зелиху наедине с собой. Так было и в эту первую пятницу июля. Зелиха ничего не чувствовала, как под наркозом. А для такой темпераментной натуры это очень скверно. Не потому ли она даже не пыталась продираться сквозь толпу, да и с дождем тоже смирилась? У этого безразличия был собственный ритм. Оно накатывало и снова отпускало, а с ним и настроение скакало из крайности в крайность, из жара в холод, туда-сюда, как маятник.
Торговавшие зонтиками, дождевиками и пестрыми синтетическими шарфами лоточники изумленно наблюдали за несущейся мимо Зелихой. Она не обращала на них внимания, ей вообще удавалось не замечать голодные взгляды мужчин, вечно пожиравших глазами ее тело. От продавцов не ускользнуло и поблескивавшее у Зелихи в носу кольцо, как если бы проколотый нос объяснял все ее нескромное поведение и тем самым сообщал о ее похотливой природе. Пирсинг был для Зелихи предметом особой гордости: она сделала его себе сама. Было очень больно, зато теперь кольцо стало неотъемлемой частью ее образа, менять который она не собиралась. Пусть мужчины вечно липнут, пусть женщины осуждают, пусть ей не пройти нормально по разбитой мостовой и не запрыгнуть на паром, пусть мама постоянно ворчит – Зелихе все равно. Никакая сила не заставит ее, которая к тому же выше большинства женщин этого города, отказаться от блестящих нейлоновых чулок, ярких мини-юбок, узеньких кофточек, обтягивающих пышную грудь, и от любимых высоченных каблуков.
