Тревожный берег - [3]

Он не мог сказать, что же в действительности было между ними, особенно в июле, незадолго до начала экзаменов в училище.

Она любила ходить с ним на водную станцию. Гордячка, она в то же время с какой-то непостижимой готовностью шла с ним через знойный город, ждала, пока он разговаривал со встретившимися приятелями, сидела на деревянной трибунке, смотрела, как пружинистый и собранный, поднимался Андрей на вышку.

…Он минует заполненную полуголыми пацанами трехметровую вышку. Пацаны знают его, приветливо машут рунами и дружно, как лягушата, сыпятся в воду; а он поднимается выше, к пятиметровой, здоровается за руку с парнями постарше, со сверстниками… Лезет еще выше, к досятиметровому пятачку. Парни, щурясь на солнце, смотрят ему вслед. Выше — никого! Только небо и солнце. Глядя себе под ноги, он сосредоточивается, привыкнет к высоте и, сделав несколько размашистых движений руками, решительно подходит к трамплину… Теперь ощо один, самый необходимый взгляд вниз, на деревянные скамеечки зрителей, на нее.

Она стоит, она машет рукой. Свежий ветер рвет легкое платье и похожие на рыжее пламя волосы. Как она хочет, чтобы все ее видели!

— Давай же, Андрюша! Давай!

Он оттолкнулся от края доски и сначала медленно, точно при замедленном просмотре кинопленки, полетел, поплыл н воздухе, прогибаясь всем корпусом и занося ноги вверх… Начало первого сальто…

Людмила взволнованно наблюдала за ним. Но вот словно что-то дрогнуло, оборвалось внутри нее. Непроизвольно поднесла она пальцы к губам, будто сдерживая готовый вырваться вскрик. Нет. Все хорошо… Андрей закончил одно сальто, вошел во второе… Сложенные стрелой руки стремительно врезаются в воду — всплеск, как вздох, гулкий фонтан густых брызг. Все. Она отнимает от губ пальцы, а глаза, глаза ищут, где он, где?

Он вынырнул и мощно плывет к берегу, к ней.

Инструктор морского клуба как-то предупредил, что специальную доску-трамплин пора менять, что прыгать с нее опасно. На пятачке десятиметровки даже картонку с запрещающей надписью прикрепили. С доски прыгать перестали, прыгали, отталкиваясь от края пятачка. А клееная доска, отбеленная солнцем и дождями, с желто-золотыми прожилками годовых линий, на вид казалась все такой же крепкой.

Компания летчиков пришла в морской клуб под вечор. Распаленная, смеющаяся и всесильная. Сброшены одежды, и бронзовые тела заблестели, засверкали в воде. Андрею захотелось показать им «высший пилотаж». Пусть увидят, что он тоже смелый. Скоро, очень скоро исполнится его мечта — он станет курсантом летного училища!

Андрей не слышал предательского треска. Просто почувствовал, как доска чересчур охотно, легко приняла тяжесть его тела, пошла вниз и совсем не так, как обычно, подбросила его вверх, не вернув с лихвой отданную ей силу и упругость… Мелькнула мысль: сгруппировавшись, попытаться скользнуть мимо, только бы не попасть на Доску…

Доска треснула и обломилась, погасив в себе всю силу, всю динамику прыжка. Дальше было падение и попытка помягче войти в воду. Не удалось…

Два месяца пробыл Андрей в больнице.

К службе в военно-воздушных силах его признали непригодным. В декабре, несколько подлечившись и окреп-нув, он еще раз прошел комиссию. Здоровье улучшилось, но набор в военные училища закончился еще в августе. Андрея призвали в армию.

Люда пришла проводить его, и он удивился — вот бы никогда не подумал. Последнее время отношения между ними ухудшились — Андрей в глазах Люды поблек. Сначала она из сожаления, из гуманности даже прибегала к нему чуть ли не ежедневно в больницу, затем, когда он стал ходить, уехала с новыми товарищами, сокурсниками, на уборку картошки, а возвратившись, засела за науки…

И так как-то все заглохло, приутихло до того самого дня, когда на перроне вокзала, перед отправлением поезда, поцеловала Андрея в щеку. Может, завидно стало: все вокруг целуются…

Полгода присылала Андрею только поздравительные открытки. Может, времени у нее на письма не было… А еще присылала сногсшибательные фотокарточки. Что-что, а фотографироваться она умеет. Затем замолкла, не откликалась ни на письма, ни на телеграммы. Пришлось позвонить по междугородному. Но и это ясности не внесло. Умеют же некоторые люди разговаривать по телефону: «Да, спасибо. Конечно. Еще бы! Да так, знаешь, как-то. Нет. Извини, все учеба, учеба. Не пропадай. Всего!»

«Не пропадай»… Еще неизвестно, кто пропал. Сердился на студентов-мальчишек. Понимал, что глупо, но сердился. «Длинноногие парни, очкарики, кавээнщики, спортсмены и умники». Но главное, они все время рядом с ней. Если бы только на лекциях, а то и на праздниках, на пирушках, на танцах и просто под луной…

Потому, видно, и умолкла. Ну да ладно. Вот только замом интересуется? Из вежливости? Допустим, что так…

* * *

Ах, какое это необыкновенное время! Бывает оно только н родном старинном городе. В других краях этого не намечаешь, не чувствуешь.

Зима как зима, и еще вчера никто в этом и не сомневался, никто не посягал на ее царство. И вдруг… Что же изменилось? Почему люди весело засуетились, почему вдруг решили, что зима подзадержалась и пора ее поторопить?