Тревожные галсы - [12]

«Я понимаю, ты ждешь, что я скажу о нашей дружбе? — спрашивала Ира. — И я все чаще об этом думаю — пора наконец нам решать... Я привыкла к тебе и не стану этого скрывать. Без тебя мне тоскливо, скучно, кажется, уехала бы к тебе. А вот когда я дома, то тоска по тебе куда-то мигом исчезает. Я думаю, почему? Только, пожалуйста, не обижайся, я ведь пишу то, что лежит у меня на сердце. Я не знаю, как ты относишься ко мне, но я отношусь ко всему очень серьезно. Кажется, я особо остро поняла это, ощутила всем сердцем, когда в январе уезжала домой. Я даже повздорила с отцом: ведь это он угнал ваш корабль в море! Я прямо и заявила ему, что видно, не хочет, чтобы я дружила с тобой. Он так на меня обиделся, что даже не провожал на вокзал. «Грачев мне близок как никто другой, но я не собираюсь создавать ему особые условия службы, даже ради своей дочери». Ты понял? Он так и сказал.

Петр, а почему ты редко мне пишешь, да и коротко: жив, здоров, был в море, и все. А я бы хотела знать, что у тебя на сердце. Ну, а не забыл насчет нашей поездки к твоей маме? Я вернусь с практики, и мы поедем. Мне очень хочется ближе узнать твою маму. Надеюсь, ты не станешь возражать? Если честно, то мне даже стыдно, и я корю себя, что не съездили мы с тобой в январе. Этот глупый случай на лыжной прогулке... Две недели я не выходила из комнаты, все ждала, вот-вот ты придешь. А потом не вытерпела, спросила у отца; он засмеялся и сказал, что «Бодрый» давно в море. Мне вдруг стало не по себе, я готова была плакать, рыдать, только бы тебя увидеть. Но так и не дождалась. А ты, Петр, думал обо мне? Только правду напиши.

Ты как-то бросил мне упрек, что не сердце у меня, а камень. Ох, как ты ошибаешься! Помнишь, мы весной ходили с тобой в Загородный парк? Ты вел меня под руку, а потом увидел моего отца и вытянул руки по швам. Ты чего так испугался Серебрякова? Мы ведь были в парке, где люди не только ходят под руку, но и целуются. Я не хочу, чтобы ты был как та заводная пружина; любовь, чувство уважения — все это нам, девушкам, очень дорого. Ты тогда отпустил мою руку, а я весь день ходила как в тумане, думалось: не любит он меня, не нужна ему. Только пойми — не ради себя я говорю об этом, ради тебя, Петр. Что, разве не так? У тебя есть пример — Сергей Кесарев. Вера любила его, ждала, надеялась, а он вдруг приревновал ее к другому, а что получилось? Кесарев женился на другой. Я не скажу, что Наташа женщина лукавая, нет, она по-своему хороша, она тоже имеет право на счастье, на семью. Но ведь первая любовь у Сергея дала трещину, а это долго не забывается...»

Грачев свернул письмо. Но тут же вновь развернул его и в конце прочел:

«Я очень буду рада, если ты хотя бы на день приедешь в Ленинград. Я очень хочу тебя видеть. Только, пожалуйста, не говори об этом маме. Она станет волноваться».

«Я очень хочу тебя видеть...» — повторил про себя Грачев. Каким теплом повеяло от этих строк! Ему так и хотелось крикнуть: «Я люблю тебя, Ира, я, конечно же, приеду к тебе! Но он лишь горько усмехнулся: когда приедет, если снова «Бодрый» уходит в дальний поход? А просить Склярова отпустить его на два-три дня бесполезно, скажет: «А что вам, товарищ Грачев, делать в Ленинграде? Ведь ваша мать живет на Кубани?» Петр вздохнул: да, спросит, а объяснить цель своей поездки он не сможет. Ира ему не жена, а невеста...

Грачев спрятал письмо.

«Серебряковым я о нем не скажу», — решил он.

Но стоило ему сойти на причал, как комбриг капитан первого ранга Серебряков, отец Иры, подозвал его. Улыбнулся, поздоровался с Петром за руку.

— Ну, как жизнь? Чего не заходишь к нам? Надежда Федотовна в субботу тебя ждала, даже блины приготовила.

Грачев сказал, что был занят.

— Тебе привет от Иры, — продолжал Серебряков, — Вчера письмо прислала. После экзаменов у нее практика. И туристскую путевку предложили в Норвегию. Пишет, не знает, как быть. А мы с Надеждой Федотовной так решили: пусть сама выбирает. Вот скажи, кто у тебя друг?

— Кесарев. Самый близкий...

— Разве ты не желаешь, чтобы в жизни у него не было срывов, чтобы его любила жена... Ну, понимаешь? Ира вовсе не друг мне, а дочь. Родная моя плоть и кровь. В ней мое сердце: то, чему научил ее, она должна пронести всю жизнь и передать своим детям. А ты что, перестал ей писать? — неожиданно спросил Серебряков.

Грачев покраснел, неловко потупил глаза.

— Я люблю Иру... Я... — Он запнулся, подыскивая нужные слова, но так и не нашел их. Серебряков ласково тронул его за плечо.

— Это ты ей скажи. Я не стану возражать, если она... Ты же знаешь, я к тебе давно привык. Человек ты честный, прямой, море и корабль тебе не в тягость. А это тоже счастье. Пусть маленькое, но твое счастье. Скажу тебе по совести — на море я человеком стал. Отними его у меня, и я не жилец. Да, да — не жилец.

«А съездить бы к Ире надо», — вздохнул Грачев, сидя в каюте на стуле, он задумчиво курил. Тут его и застал Скляров. По лицу командира было видно, что он чем-то озабочен. И Петр не ошибся. Скляров, пристально глядя на него и, покуривая сигарету, заговорил о том, что на рассвете «Бдительный» уходит в море на обеспечение подводных лодок. А старшина команды радистов в отпуске. Надо отправить на противолодочный корабль старшину команды мичмана Крылова.