Тревожная ночь - [9]
«Шу-шу, шу-шу, шу-шу…»
Дымит паровоз — часто, возбужденно, торопливо, и бросает в небо белые облака.
Стучат колеса под площадкой, резко стучат: железо по железу. Ветер швыряет в лицо снеговую крупу, заставляет зажмуриться. А щеки жжет, точно это не ветер, а пламя из топки.
Михаил Григорьевич держится одной рукой за кран. Иногда он нагибается и поправляет пальто Ольги Михайловны, которым она покрыла больного. Не холодно ли Поликарпу? Не простудится ли он? Нет! Он укутан заботливыми руками. А пальто Ольги Михайловны теплое. Ветру не осилить его.
По другую сторону подъемного крана видна высокая фигура Долинюка. Он стоит спиной к ветру, курит. Он мог бы подняться в застекленную со всех сторон кабину крановщика. Там нет ветра. А тут вьюга леденит спину. Долинюку холодно. Он глубоко затягивается, будто дымом можно согреться. Одет он тепло. Быть на морозе ему не впервой. А может быть, ему так холодно не от мороза?..
Кущин видит профиль Долинюка. Его чуб, который болтается по ветру.
«Сколько ему может быть лет? Двадцать шесть или двадцать семь, не больше…»
«Шу-шу, шу-шу, шу-шу…» И вдруг резкое.
«Иду-у! — загудел паровоз. Разъезд. Красный светофор. — Ш… ш… ш…»
Как плавно, почти неощутимо останавливается подъемный кран! Так мягко останавливаются пассажирские поезда. Но и там механик редко когда добивается такой плавности. Видно, машинист постарался, чтобы не потревожить больного.
На горизонте небо светлеет. Что это, восход? Рановато. Это отсвечивают в небе огни города. Облака над заводом дымно-красные…
Таким же багровым было небо, когда диспетчер Кущин получил приказ начальника оставить станцию. Михаил Григорьевич побежал тогда к своему дому. В те минуты он думал, что жена и дочка Галя, может быть, спаслись, спрятались от бомбежки в подвале или ушли в лес… В куче розовой кирпичной пыли среди обуглившихся комнат он нашел обгоревшую кровать жены. Там они и лежали вдвоем: жена и Галя…
Светофор загорается зеленым огоньком. Паровоз гудит и медленно трогает. И снова без толчка, плавно начинает двигаться площадка подъемного крана. Долинюк что-то пишет на листке бумаги, роется в карманах, потом протыкает бумагу самопишущей ручкой и бросает ее на платформу дежурному по станции. Кущин видит, как тот нагибается и поднимает листок с авторучкой.
«Тук-тук, тук-тук, тук-тук…»
Дни, месяцы, годы вспоминает Кущин.
…Поезд увез тогда Кущина от границы. В поезде Михаил Григорьевич учился стрелять; на остановках — бросать гранаты.
Потом фронт. Огромная крепость на колесах, которой командовал Михаил Григорьевич, скрывалась обычно от вражеских летчиков где-нибудь на лесистом перегоне, словно уснувшая в траве черепаха. Перед боем стальная махина оживала. Бронепоезд превращался из огромной черепахи в огромного ежа. С лязгом и грохотом открывались стальные заслоны, и броневагоны ощеривались дулами орудий и пулеметов…
Потом снова маленькая пограничная станция, где началась война. Михаил Григорьевич вспомнил, как подходил на бронепоезде к этим местам. Ему доложили, что на путях замечен состав вражеских броневагонов. Михаил Григорьевич снял трубку телефона и, повернув диск, поставил его на маленький красный кружок. Теперь командира «крепости на колесах» слушали во всех отсеках бронепоезда.
— Приготовиться к боевому рейсу! — приказал Кущин.
По всему составу застрекотали звонки: это связисты выверяли телефоны.
В боевых башнях артиллеристы осторожно отворачивали на несколько витков колпачок на головке снаряда, подготовляясь к стрельбе. Затем снаряды бережно протирались, укладывались рядом с орудием.
А он, командир Кущин, нагнувшись над картой, изучал дорогу, ведущую к месту предстоящего боя. Приглушенно бормотала рация.
Радист, склонившись над листком бумаги, исписывал его столбиками цифр. Казалось, он решал сложную арифметическую задачу. Но это была не задача, а шифр телеграммы — засекреченный приказ командования командиру бронепоезда.
Поезд набирал ход, а в это время за облаками фашистский летчик радировал точное местонахождение бронепоезда.
Бронированный состав шел лесистым перегоном, когда его накрыла большая черная тень.
— Тревога! — пронеслось по бронепоезду.
— Приготовиться к воздушному нападению! — приказал Кущин.
И прошел к паровозу. Рядом с будкой машиниста была боевая рубка. Отсюда командир бронепоезда командовал боем.
Первого фашистского летчика Кущин перехитрил. Машинист вел состав на средней скорости. Летчик приладился лететь так, что его самолет будто висел над составом. А командир бронепоезда, видя это, не менял скорости, словно хотел помочь фашисту. Но вот умолк рокот мотора. Кущин знал: сейчас самолет спикирует.
— Полный вперед! — приказал он.
Машинист ждал приказа, был к нему готов. Пар устремился сквозь большой клапан. Ветер засвистел у смотровых щелей командирской рубки, и вслед за этим прокатился взрыв, ярко блеснула вспышка.
Кущин приказал подтормозить и высунулся в окно. Позади бронепоезда стелился дым. Бомбы упали за десять-пятнадцать метров от хвостового вагона.
Первая атака врага не удалась. Но вслед за ней на бронепоезд налетели уже два пикирующих бомбардировщика. Один прошелся пулеметом по составу с хвоста к голове. Но пробить броню не смог. Команда бронепоезда только слышала над своей головой грохот. Словно танк на огромной скорости прокатился по крышам вагонов.
