«Третьяковка» и другие московские повести - [22]

«Я не слыхал,

И в книжках не читал,

И на картинках никогда не видел,

Чтоб Ангелы носили башмаки,

А уж тем более – очки и гетры.

Но мой хозяин – чистокровный Ангел,

Ему подобного на свете нет».

Да, Ангелы подобны бриллиантам —

Калибром разные, а суть одна.

И чтоб никто не вздумал придираться,

Мол, нам необходим второй свидетель,

Как Моисеев требует закон,

То сказано в «Холодном доме» прямо,

Что был его загадочный владелец

На Ангела похож

И что его лицо

Светилось,

Словно Ангельские лики.

Итак, он говорил об этом вслух.

Но в грохоте житейском

Голос тайны

Расслышать так же трудно,

Как в толпе

Измученного Ангела узнать,

Когда лицом к лицу столкнешься с ним.

Пускай ты Ангел —

Им не до тебя,

Когда они спешат, в горсти сжимая

Лоскут своей судьбы – свою обиду.

И это все, что удалось урвать

У времени из ненасытной пасти.

Тебе такого, Ангел, не понять.

Тобой иные правят страсти!

Иные – и в мильоны крат сильней!

Ведь чтобы вашу злобу пересилить —

Какая сила жалости нужна!

Но есть другая —

Жалости превыше.

Она заставит Ангелов спуститься

На землю обреченных и немых,

Чтобы за вас за всех хотеть того,

О чем никто не помнит – не мечтает, —

Такая сила снова поднимает

До неба Ангелов и тех, кто любит их!

. . . . . . . . . . .

Дымились кровью улицы Парижа.

Толпа ревела. Осужденные на казнь

Дрожали у подножья гильотины.

А Сидней Картон говорил о том,

Что он владеет величайшей тайной,

Которую пророки Божьи знали,

И потому на смерть идет без страха.

О, эта тайна! Если б вы могли

Не то чтобы поверить, а расслышать —

Что Время, пожирающее вас,

Не вечно будет царствовать над вами,

Что есть ему начало и конец,

Что вы пребудете,

Когда оно исчезнет.

Тому, кто этой тайною владеет,

Она дороже воздуха и хлеба.

Об этом Ангел клялся Иоанну

В Апокалипсисе,

Об этом Диккенс

Писал в «Рождественских колоколах»

И в «Повести» про Лондон и Париж.

Но бой часов отяготил ваш слух.

И щелканье больших и малых стрелок…

. . . . . . . . . . .

Он знал две тайны. Но еще одну

Пытался разгадать —

Горчайшую из тайн.

Она живет в часах, она в движенье

Приводит гири, побуждая их

Всегда стремиться вниз,

Чтоб их паденье

Вращало непрестанно колесо.

То сила зла —

Чем тяжелей оно,

Тем выше Ангелы взлетают!

Когда он был к ее разгадке близок,

Ему явился Ангел – но из тех,

Чьи крылья не скрываются одеждой,

А смело в небеса устремлены.

И он увел его с собой.

Каббалистические стихотворения

Поэт (Н. А. Клюев)

– Господи! Изгладь мои грехи!

И давай про них забудем оба.

Слышишь, Господи? —

Всю ночь звучат стихи

Из трущобы мрачной, как из гроба.

Это он, жилец промозглых нар,

Те стихи бормочет-произносит.

А с утра он поплетется на базар,

Сядет – и на пропитанье просит.

Господи, как мало медяков!

Подают картошку и огрызки хлеба.

А в душе – такое сонмище стихов!

Вызволишь – они поднимутся до неба.

Птица-Сирин, вея с высоты,

Удивленно-ласково засвищет:

– Ах, какие вкруг тебя горят цветы,

Государь мой нищий!

И обронит благодатный пух,

Пахнущий цветеньем райской купы,

И отгонит кровожадных мух,

Что впились в незаживающие струпы.

И примолвит:

– Ах, твой грех, видать, жесток! —

Горестно заламывая крылья,

И помчится на Святой Восток,

Зарыдав от боли и бессилья.

А ему в милицию брести —

Отмечаться, что еще не умер,

Что не утопился по пути

Ссыльный из Москвы, такой-то нумер.

Вот, намаявшись, он, наконец, уснул,

В шапке-в валенках, на нищенский обычай.

И ему приснился царь Саул,

Изумленный собственным величьем.

Он среди Израиля стоит,

На главу всего народа выше,

И звезда во лбу его горит,

И крыла незримые колышет

Тихий ветр.

Но прилетал иной,

Порожденный чернотой межзвездной,

И не стало крыльев за спиной,

И звезда-моя звезда! —

ты пала в бездну.

Памяти Рильке

Паула Беккер – как заря,

Что на вершинах Альп играет!

Но если Альпы этого не знают,

Выходит – солнце их ласкает зря.

И если нет любви

Меж небом и землей,

Так значит – нет нигде!

Готовьтесь – быть беде.

Паула Беккер смерть

Любви предпочитает.

О красота ее застывших рук,

Другую красоту рождавших прежде!

О гипсовые вежды!

А взор отныне обращен туда,

Где о любви и память неуместна,

Где убегает от звезды звезда

И где на звуки наших лучших песен

Никто не хочет отозваться,

И Эвридика хочет там остаться.

Но ты же сам решил, поэт,

Что лица Ангелов бесстрастны,

Когда под ними звезды гаснут,

И гаснут красные огни

В твоей крови.

Меняя цвет,

Она с подземною рекою

О чем-то шепчется.

Под эти звуки

Невыносимые стихают муки.

. . . . . . . . . . .

На небо нет путей,

Ведет дорога вниз,

И ты по ней уходишь без возврата,

Поэт.

А я тебе кричу:

– Вернись!

Мы были братьями когда-то.

«Нас каббалисты учат, что земля…»

Нас каббалисты учат, что земля —

Есть область чувств, а чувства – форма боли.

И избежать ее никак нельзя

Нам, грешникам, а уж святым – тем боле.

Написано издревле на роду,

Что будешь ты изранена-избита —

И в темноте, по вздыбленному льду

Свой путь земной проходит Суламита.

Но тайна тайн горит в ее очах,

И плавит лед, и темноту пронзает.

Безумная мечта – сильней, чем страх,

А сердце знает то, что разум не вмещает,

И верует, как веровало встарь,

Что невозможное должно свершиться.

Ты помнишь? – Мать с отцом хотели

сжечь Фамарь,

Но Бог простер крыла над голубицей!

С небес отверстых, в озаренной мгле

Твое, Твое лицо сияло, Боже,

И тот, пред кем она рыдала на земле,