«Третьяковка» и другие московские повести - [23]

Казался на Тебя похожим.

Отрывок

Мне сон приснился,

Даже так, не сон —

Дремотное видение под утро.

Какой-то вход в московское метро

Со стороны альпийского курорта.

Привычная картина:

В два ряда

Стоят усталые старухи

И несколько небритых мужиков.

А перед ними

На ящиках картонных

Или просто на земле,

А у иных в протянутых ладонях

Товар нехитрый:

Вобла, банки с пивом

И сигареты целых трех сортов.

Темнеет,

Но народ идет вовсю,

И фонари горят вдоль всей дороги,

Она другим концом уходит прямо в лес —

Его смолистый животворный запах

Меня во сне пьянит и удивляет.

А ближе к лесу,

На брезгливом расстоянье

От тех, что с воблою и с пивом,

Сидит на кочке Томас Манн,

Перед которым

На чистом носовом платке

Лежит его душа.

И точно так же,

Как прочие торгующие,

Он

Смиренно ждет,

Что кто-нибудь из проходящих

Ее купить захочет.

Но надежды – никакой.

И вообще идет торговля плохо —

То ли место здесь такое? —

Впрочем, воблу с пивом

Хотя и неохотно, но берут.

Вот так он и сидит.

А я вишу

В кирпичной комнатке над утренней Москвою

И не могу проснуться – оттого ли,

Что мне понравилось в лесу?

Или меня смущает

Картина эта странная?

Она смутит кого угодно —

Старик застылый,

А у ног его

Младенец мертвый.

Но ведь всем известно,

Что умереть совсем душа не может!

Так почему же так упорно он

Избавиться желает от нее,

Готов за так отдать кому угодно?

И сквозь сон,

Сквозь ветви

Я начинаю понимать,

Как он

Сюда попал,

Что с ним на самом деле

Произошло —

С ним дьявол отшутил

Такую злую шутку, до которой

Додуматься один лишь дьявол мог.

А дело было так:

Он душу продал.

И купчую скрепили,

И сполна

Он всё, что причиталось, получил,

А дьявол брать ее не захотел —

Что хочешь, то и делай.

Ужас просто.

Так что ж он, вечно будет так сидеть?

А мне что делать?

Я хочу проснуться!

Не нужен мне альпийский этот воздух.

И просыпаюсь…

…Люди друг про друга

Умеют забывать,

И это страшный грех.

Не просто грех,

А дьявольские чары,

Проникшие в сознанье,

Чтобы к смерти

Вернее приучить.

Забвение – осуществленье смерти.

И то, что при таком раскладе называют жизнью, —

Только увертюра

К той смерти:

Сумма подлежащего забвенью.

Такая жизнь

Альтернативой смерти быть не может.

Они друг друга стоят.

Хорошо бы их обеих

На кое-что получше обменять!

Ты видишь, Томас Манн,

Ведь все, кто клялся

Тебе в любви,

Кто в прибылях участвовал твоих,

Не помнят о тебе.

Они свои убытки

Теперь считают —

Но куда же всё девалось? —

И ты не помнишь, мертвый, ни о ком.

Но один раз в жизни,

Было дело,

Ты вспомнил ненароком обо мне

И получил неслыханный процент.

Уж такова моя натура —

Тому, кто обо мне однажды вспомнил,

Я трижды и четырежды воздам.

Рассуждение о «Манон Леско»

– Это, конечно, не исторические события, – сказала Дай-юй, – но о них говорится в романах и пьесах, и все о них знают.

«Сон в красном тереме», гл. LI

…Разве жажда моя утолится

Этой малою каплей росы?

Но она все равно проступает

Сквозь кровавый атлас лепестка…

И невидимая рука

Эту старую повесть листает.

О, какие ничтожные страсти!

Кавалер в потаскушку влюбился

Так, что просто рассудка лишился.

Да возможно ли это рассудком назвать?

Все-то их представленье о счастье —

Пожирнее поесть, да попить, да поспать.

Жизнь во тьме.

Только сполохи ада

В пляске факелов,

В треске свечей над игорным столом.

А душа, словно бабочка, рада —

Наплясаться в ночи вкруг огня,

Надышаться дурманного чада —

И навеки во мрак.

И не надо ей лучшей награды.

Только, силы небесные,

Что же такое творится!

Кавалер,

Этот карточный шулер,

Бездельник и мот,

Без оглядки на каторгу

Вслед за беспутной девицей

Через весь океан

На разбитой галере плывет.

Да откуда взялась в тебе сила такая?

(Но ведь черным по белому,

Это ж не зренья обман!)

Кавалер де Грие!

Ты у нас не герой, не святой,

Не Катрин Трубецкая!

Каково ж тебе плыть

Через весь океан!

И, выходит, нисколько не нужен

Ему этот Париж,

Мельтешащий Содом.

Он совсем как тот парень,

Что ради жемчужины

Продал тачку, участок и дом.

Но при чем же здесь девка бесстыжая —

Только знает глазами моргать! —

Та жемчужина – истина высшая,

Для нее-то живем мы,

Только ею и дышим,

Жаль, что нечего нам продавать!

У живущих по высшим законам

Очень часто с финансами туго —

Мы не делим харчи с Вавилоном,

Мы взаимно презрели друг друга.

Был сапожником некогда Бёме,

Жизнь он прожил сравнительно мирно.

Но в двадцатом столетье-дурдоме

Все схватили гигантские фирмы.

И в тисках обувной индустрии

Вольным пташкам приходится круто.

Как мы жили в советской России,

Сторожа академинституты!

Трое суток, как ветер, кружиться,

Разглагольствовать о нирване.

На четвертые – развалиться

В проходной на протертом диване

(Съездив к ангелам в гости без визы,

Дабы скрасить свой скромный досуг)

И с блаженной улыбкою, снизу,

Созерцать докторов лженаук.

Крепкий чай из стаканов граненых,

Черный хлеб, увлажненный горчицей, —

Это трапеза посвященных,

И не каждый ее причастится.

Вот заветнейший миг наступает —

Как морозная ночь хороша! —

Други-ангелы снег отряхают,

И горит, не сгорая, душа!

В небе яблонькой райской заря расцветает…

Ну а где-то,

В глуши непроглядных времен,

Кавалер де Грие

Безутешно рыдает

Над своей дорогою Манон.

И холодное тело хранит очертанья

Той души, напоенной огнем,

Чья цена равнозначна цене мирозданья,

И которой,

Как нас уверяют преданья,

Обладать можно только вдвоем.