«Третьяковка» и другие московские повести - [13]

Напористо и с жаром говорил:

– Сей город есть духовный Вавилон,

Вертеп убийц, лжецов и чародеев.

Мильоны душ прошли через него,

Которые с рожденья и до смерти

Ни разу не помыслили о Том,

Кто им дарует жизнь, и хлеб, и воздух.

Но близок час – разверзнется земля

И толща водная безбожников покроет.

Господь не пощадил Иерусалим —

Уйдут ли от расплаты дети мрака?

А женщина в ответ на те слова

Смеется, как от радости нежданной.

– Да разве ты не видишь?

Мы – на дне,

И толща водная нас покрывает,

И даже от прозревшего скрывает

Превечный свет и небеса небес.

Но если смелости тебе достанет

И если ты все силы соберешь —

Иерусалим Небесный,

Божий Град,

Над этим грешным городом увидишь.

– Выходит, голову вот так задрав,

Его ты можешь видеть отовсюду? —

И в голосе его звучит насмешка.

Она слегка колеблется

И все же

Негромко отвечает:

– Есть места,

Где небо – ближе.

И одно из них – здесь рядом:

Это площадь Трех Вокзалов.

За час до наступленья темноты…

…Но он ее не в силах больше слушать —

Бежать туда, бежать! Скорей в метро!

. . . . . . . . . . .

Из-под земли выходит он.

А небо

Уже опять в тяжелых темных тучах.

И небывалый свет почти исчез,

Но задержался на вокзальных башнях.

И три вокзала – словно корабли,

Сигналы посылающие в небо.

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

О, если бы здесь не было людей!

Он встал бы на колени,

Землю грыз!

Откройся! Покажись!

Яви свой свет!

Ты здесь. Я это знаю.

Сердцем вижу.

Он озирается, ища кого-нибудь,

Кто бы пришел на помощь.

Если только

Здесь двое или трое захотят

Того же самого,

То небо отворится.

Но нету никого.

Огромная страна

Перетекает через эту площадь,

Но все идут подземным переходом,

И некогда на небо им глазеть.

Промерзший до костей,

Глотая слезы,

Бредет он поздно вечером домой…

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . .

Он, засыпая, видит сны. Но в этих снах

Не видит он садов Иерусалима.

Он видит самолет.

Один и тот же

В московском небе странный самолет.

Он смотрит на него из-под руки,

С земли,

И различает очень четко

На крыльях свастику —

Молоха страшный знак —

И летчика, сидящего в кабине.

Он взглядом набирает высоту

И вздрагивает:

Сквозь стекло кабины

Он видит самого себя.

И вот уже он сам

Летит и видит, как под ним ползет

От самолета тень

И на глазах чернеет

И искривляется – и свастикой когтистой

Впивается в дома и в переулки,

В пути трамвайные и в станции метро.

Царя Манассии грехи свинцовой тучей

Летят над обомлевшею Москвою,

И показалась площадь Трех Вокзалов…

И он уже опять стоит внизу

И смотрит вверх с трамвайной остановки,

И на него ложится эта тень.

И понимает он: еще секунда —

И люк откроется,

И все, что силы ада

Изобрели, чтобы с небес на землю

Обрушивались ненависть и смерть,

Оттуда упадет…

На страшный крик его

Соседи за стеной проснутся,

Мать заплачет,

Отец – в который раз! —

Проговорит:

– Лечить его, лечить! А то мы все

Окажемся в дурдоме вместе с ним. —

И, пригоршню таблеток проглотив,

Забудется под тяжкий стук в висках.

. . . . . . . . . . .

А он опять идет в свое метро

Превозмогать недобрую реальность,

Навязанную неизвестно кем,

Но всеми принятую безраздельно.

Какое множество людей!

Он любит

Смотреть им в лица, поднимаясь вверх

По эскалатору, когда они,

Смиренны, бесконечно терпеливы,

Спускаются под каменные своды.

И в длинных переходах на «кольце»

Смотреть им в спины,

Словно перед ним

Измученных овец большое стадо,

А он – пастух

И гонит их куда-то.

И кажется, что каменное небо,

Которое рукой потрогать можно

И от которого никто не ждет

Каких-то там чудес и откровений,

Им во сто крат понятней и родней

Бездонной выси,

К вечности зовущей.

Да что с них взять, когда они в могилах

Родятся и живут,

И кроме смерти —

Хоть расшибись – ничто не светит им!

Но каждый раз, когда он едет вниз

И смотрит на соседний эскалатор,

Он видит, как они,

Пускай невольно,

Вверх обращают лица —

И на миг

Невнятной озаряются надеждой.

О, если бы он мог им прокричать,

Что там, над этим городом, где сроки

Они мотают в ожиданье смерти,

Есть Град Живых!..

Но он же никогда

И сам его не видел…

Целый день

Он ездит по «кольцу»,

Потом на Юго-Запад,

Потом домой обратно,

По прямой.

. . . . . . . . . . .

– Ты на Дзержинке сходишь?

Если нет —

Садись, не стой в проходе.

Он садится.

И женщина, которую в тот день

Он видел на Преображенке возле церкви,

Сидит напротив

И ему в глаза

Так смотрит, словно требует чего-то.

И понимает он, что все

Уже произошло,

И вместе с нею

На «Комсомольской» надо выходить.

Он понимает, что его нашли

И больше потеряться не дадут.

И все же поначалу он боится

Поднять глаза,

Чтоб снова не увидеть

Одни лишь облака.

Но за руку она его берет,

И страх последний исчезает.

Он смотрит вверх —

И видит над собою

Иерусалим Небесный —

Божий Град.

Сказание об Иннокентии Смоктуновском

I

Синоним гениальности.

Актер,

Которого любили, словно Бога,

Или как Пушкина в России любят.

Судьба, достойная поэм и лучших пьес…

(Но кто же Смоктуновского сыграет?)

Дивная судьба.

. . . . . . . . . . .

Был год как год,

Но странная истома

Подкатывала к сердцу.

Как всегда,

Мы о любви мечтали…

А о чем же

Нам, Господи прости, еще мечтать?

О достояньи свалок и помоек?

О том, что́ в гроб не втиснешь-не впихнешь?

Ну нет,

Мы будем о любви мечтать!

Хоть некого любить

И только в книжках

Читать нам доводилось про любовь.