Третья истина - [172]

— Почему же и нет? Если вы так просите, я присмотрю, конечно. Мне близко и ночую я тут через день.

— Поль… я поговорить… не уходите… — собрав все силы, прошептала Саша.

— Нельзя ей разговаривать, раскашляется. Прикажите ей, чтобы не говорила…

— Помолчи пока, Сашенька, я приду очень скоро. Веришь мне?

Она слабо пошевелила рукой:

— Честное слово?.. Вы скоро вернетесь?

Виконт улыбнулся ей одними губами, глаза сохраняли тревожно-напряженное выражение:

— Умница ты у меня, Сашка, так хорошо разговариваешь. Je viendrai sois sûre, mа petitе courageuse! Ma parole d'honneur! Mais couche-toi tranquillement, d'accord?[83]

Этот переход на французский как будто очертил круг, в котором находились только она и Виконт. Она мгновенно почувствовала прилив сил. Даже смогла улыбнуться в ответ, и постаралась, чтобы улыбка была храброй. Он поправил на ней серое колючее одеяло, — доктор разрешил оставить пока больничное, — постоял еще минуту, как бы оценивая ситуацию, круто повернулся на каблуках и решительно двинулся к двери. Тут же вернулся и спросил:

— Может быть, пить хочешь?

Она качнула головой отрицательно, она только что пила. Он сокрушенно обратился к Даше:

— Она что, и не пьет ничего?

— Пьет, как не пить. От жара пить всегда хочется. Запросит — дам водички скипяченной. Идите себе.

Только что, в битком набитой палате, Саша была покорна и безучастна ко всему. Сказывались бессилие от болезни и полная зависимость от чужих… Теперь же она вдруг уверовала, что способна и имеет право чего-то хотеть:

— Не… буду больше… водичку эту гадкую, кислое хочу… дайте пить!

— Хочет, видите? Что делать?

— Дайте, дайте водички, чего ж еще?

— Она кислое хочет. Вы же слышали!

— Миленький, да нет у меня ничего кислого. Не время нынче для баловства.

— Она больна, какое баловство? Как вы не понимаете? — Синие глаза просто источали укоризну. Бедная Даша аж голову опустила. Виконт взял Сашину руку в свою:

— Ты потерпишь, Сашенька? Потерпи. Я скоро вернусь, очень скоро.

В Сашином слабом кивке была доля великодушия. Он быстро вышел. Даша с любопытством поглядела ему вслед:

— А брата у тебя не было, а, миленькая?

— Три брата… — по инерции выдала слабым голосом анкетную справку Саша.

— Святой Боже! Четверо деток было! У такого молоденького! Усни, миленькая, я посижу тут. Мое сутошное дежурство окончено, сутки дома, с тобой буду…

Долго спать ей не пришлось, потому что Виконт вскоре с шумом ворвался в комнату в обнимку с громадным тюком и с сумкой через плечо. Приговаривая неизвестно для кого: «Тш, тш, тш!», водрузил тюк на стол, потом вытащил запотевшую бутыль из сумки, стал с ней, как вкопанный, над кроватью и обратился к вскочившей при его появлении, Даше:

— Вот морс. Спит? — он, не выпуская из рук бутыли, заметался по комнате, видимо, в поисках чашки.

Даша опустилась на табуретку, сложила руки на коленях крестом и с изумлением, даже некоторым страхом, следила за ним.

— Вы, извините уж меня, только… спросить хочу.

— Да, пожалуйста, — он резко остановился прямо перед Дашей. Та после паузы спросила:

— Как мне называть вас?

— А! Извините, я что — не представился? Павел Андреевич. Так что вы хотели спросить?

— Да это. Про имя.

Саше не хотелось разлеплять горячие веки, и она сквозь завесу ресниц удовлетворено-лениво следила, как он развернул тюк и выкладывает целую кипу простыней, наволочек, полотенец, пододеяльников, розовое шелковое одеяло.

— Откуда это, Николай-угодник, да где ж сейчас такое сыскать? Павел Андреевич!

Виконт, не отвечая, снова, как в больнице, поднял Сашу на руки и кивнул Даше, а та, поняв, быстро постелила все свежее. Саша, как только ее опустили на подушки, ощутила чудесный холодок тонкого пододеяльника и расслабила ноющее тело, осознав, что колючее, с ежеминутно сползающей простыней, одеяло добавляло телесных мучений. Ее напоили морсом. В первый раз за время болезни что-то показалось ей вкусным, но есть она категорически отказалась, несмотря на все уговоры Даши:

— Ешь, миленькая… Не поправишься так, ешь чего дают, через «не хочу!», ну- ка…

Виконт несколько минут безрадостно взирал на Дашу, потом молча удалился, и на этот раз Саша не смогла оценить, долго ли он отсутствовал.

Ей и потом трудно было ориентироваться во времени. Здесь, в узкой, чистой комнатке время текло по своему особому закону и отмерялось приходом и уходом Даши, насильными кормлениями или их попытками, а также внутренним ритмом Сашиного самочувствия. Свежее она, бодрее — значит, утро. Устала, сникла, лень шевелиться — день. Лихорадит, тяжело закрываются веки, сознание уплывает — вечер… Совсем уплыло, забылась — ночь. Она не сознавала, что ее «сутки» длятся всего несколько часов.

А Виконт… То ей казалось — он постоянно здесь, сидит рядом, наклоняется к ней, рассказывает что-то очень приятное, легкое… не дает уйти в плаванье по гуще враждебного океана. Краткое забытье, и опять он: держит рукой под спину, проводит другой, с губкой, по телу, раздается запах уксуса, и давящий на сознание жар отступает перед благодатной прохладой. А теперь он стоит перед Дашей и голосом классного наставника объясняет, как смешивать принесенное им жидкое мыло с ледяной водкой, и как пользоваться смесью, чтобы не было необходимости в купании. У Даши получается. После обработки, Саша чистенькая-чистенькая, как будто только что приняла ванну. И снова жар не выдерживает, Сашино «утро» наступает быстрее.