Третья истина - [157]

— Спасибо, а деньги у меня есть! Только где же? У них пусто на телегах!

— Ти що? З місяця впав? Заховане все, щоб податок німцям не платити! Дядько! Ось, хлопчина шукає, де б їжу купити![77]

— А гроши? Нема? — хмуро ответил коренастый «дядько».

— Есть. Вот. Только вы сначала скажите, что у вас есть.

— У-у! Так за десять карбованцив що ж? Можу крупчатки фунт, або каравая половинку.

— Как это? Полхлеба? За десять рублей??? Да у меня их даже немцы не решились отнять, не мелочь какая-нибудь!

— Німці? Забирали? От сказав! Та їм папірці не потрібні, їм золоті подавай! Ціна така. Хочеш — бери, хочеш — не бери.[78].

Вздохнув, она протянула бумажку. Мужик, тем временем, деловито помяв край ее распахнутого полушубка, причмокнул и сказал:

— Хороший кожушок! Пантелеймону б моєму!

— О! — осенило Сашу. — А если бы вы мне продали, как следует, продукты, я бы вам отдала… отдал полушубок.

— Як же це? З плеча? А сам? Підмерзнеш, мабуть?[79]

— Ничего, во-первых, потеплело, во-вторых — еще есть дома, — беспечно соврала она. — Но отдам только за о-очень хорошую еду! — она сама восхитилась своей практичности.

— Так я б пошукав: хліба, крупи, молока, масла, яєць…

По мере того, как торговец извлекал корзиночки и горшочки, Саша все больше приходила в восторг. Но вид на себя напустила озабоченный. Если перед немцами играла дурачка, то тут самое место сыграть бывалого человека.

— За такой дорогой полушубок? Только и всего? Нет, пожалуй… — ей эти слова стоили огромных мучений, при виде припасов страшно захотелось есть, но она терпела. И только, когда дядька торжественно выложил круг домашней колбасы, а сверху положил две румяные булки, она не удержалась. Дядька сообщил, что у них внутри «сирок», а это ведь почти любимые Виконтом ватрушки!

— Хорошо, согласен!

Нагруженная всеми этими яствами, разгоряченная удачей, она взобралась на пригорок с резвостью горной козочки. Чуть-чуть помедлила… Кажется, все спокойно? К счастью, никому не пришло в голову заглядывать в эти развалины. Виконт, вопреки своему обыкновению, даже не пошевелился при ее появлении и, очевидно, повел бы себя так же, появись кто-нибудь другой. Теперь настало время полного ликования. Она ни кусочка не съест до его пробуждения! Все разложит, порежет, подогреет молоко! Печурка у церковников оказалась в наличии. Но разжечь такую было Саше не по силам, и она сложила очаг из двух камней перед входом. Только спички же у него!

Она приблизилась к спящему, потихоньку отвела руку. Виконт дернулся и открыл глаза:

— Александрин, ты опять?

Саша торжественно отошла, открывая его взгляду разложенное великолепие.

Виконт даже привстал от удивления:

— Это что? Дары волхвов? Или тебя перепутали со священником?

— Чудно, да? И много!

— Да, странно. Ладно, разберемся позже, давай поедим.

Скользнув по ней взглядом, он первым сел возле скамейки, край которой Саша прикрыла одним из его носовых платков.

Саша, не выпуская бразды правления, отложила сегодняшнюю порцию. Она вскипятила молоко, приготовила омлет в каком-то подобии миски, распоряжалась «за столом». Ей казалось, что впервые она видела не желаемые, а настоящие элементы восхищения в его глазах. Вскоре это восхищение вылилось в слова:

— Так объясни, откуда это? Ты ведь не выходила без разрешения? Кто принес?

— Так… Колька сунул денег… тут дядьки на возках…ездят, продают.

— Ну, Сашка! Ты просто сокровище. Умница какая. Не поручусь, что половину этого раздобыл бы. А дальше?

— Вообще уже тепло…

— Люди подобрели, поглупели, денег не считают, сердца оттаяли. Ты поэтичный человек, я знаю! Так. Значит, расспрашивать бесполезно. Ну, пойдем, ознакомимся с местностью. Нам придется пробыть здесь некоторое время, ты сама понимаешь.

— Вам лучше не идти, а полежать.

— Належался уже, я ведь не медведь в берлоге.

— И вообще, погода никуда не годится.

— Не оценить эту благодать можно только, имея подозрительный умысел. У тебя его нет? Что-то не то, не пойму пока.

Ведь все равно узнает. Но как сказать? Саша, знающая его, как сама считала, вдоль и поперек, не понимала его тона и настроения:

— Впереди весна!

— Рад слышать. И..?

— Скоро тепло…

— Вскроется лед, расцветут цветы, и…?

— Можно будет ходить в белой рубашке. Я так это люблю… когда вы в белой рубашке.

— Понимаю. Маяк в темноте. Идешь ты, наконец? Продолжим фенологические беседы на свежем воздухе.

— Ладно, пошли, что ли… Там тепло, а полушубок я продала. Он ненужный сейчас… Виконт?

— КАК? Продала? Это что мы… съели треть полушубка? Это я тебя сокровищем назвал? Стоило на пару часов завернуть тебя в мою бекешу, как ты решила вступить пайщиком в обладание ею? Ты ведь на это рассчитывала? Александрин, если я имею силы смеяться, так это только от врожденного легкомыслия и… сквозь слезы. Так, морозы продлятся еще с месяц, если не больше, ах, Сашенька…

— А что б мы ели? За деньги давали только полхлеба. Я не виновата, что они такие… — он, кажется, не очень сердится, или сердится как-то грустно. — Мы что же, месяц никуда не двинемся отсюда? А когда это съедим?

— Продадим мою бекешу.

— Жалко, что вы!

— Жалко тебе? А себя не жалко? Саша, ты же южанка, ты уже сейчас дрожишь, глупышка!