Третья истина - [158]

— Это я вас боюсь… — сказала Саша, которой обращение показалось верхом нежности.

— Сиди возле огня. Я разжег печь, может, твой панический страх передо мной пройдет. Кому ты продала, проезжающие возы — фантазия, конечно?

— На базаре, он в ложбине, между холмами, видно сразу…

— Совсем от рук отбилась. Так кому?

Саша покорно описала площадь и дядьку на возу.

Она не решилась его остановить, когда он встал, вышел, отвязал лошадку и повел ее в деревушку. Когда он вернулся, а отсутствовал он часа два, в руках у него был Сашин полушубок, подбитый светлым мехом.

— Второй этап натурального обмена прошел блестяще. Держи. И это. Станешь тайком от меня менять на еду, когда придет настроение побаловать своего раненого друга Шаховского.

Он протянул ей большие карманные часы на цепочке.

— Друг Шаховской, а куда же мы без лошади?

— Ты что, ко мне претензии какие-то имеешь? А с лошадью куда? Ее кормить надо! Да! Это возьми на крайний случай. — Он вытащил из кармана две золотые монеты.

— Я виноват, раньше не подумал. Кстати, к твоему сведению, ты являешься подмастерьем странствующего иконописца.

— Это так вы назвались?

— И попал в точку. Такой род занятий оказался востребованным. Неподалеку начата новая церковь и многие желают завершения строительства.

— Что же вы сели, Виконт?

Как же его приглашение на прогулку? Отменяется?

— Нарушил этикет? Раньше ты великодушно позволяла мне сидеть в твоем присутствии.

— Ах, да, вы же устали. Ранены. Молчу. Я бессовестная.

— Да. Меня что, впереди ждет муштра? Я буду стоять перед тобой навытяжку, как рыцарь в присутствии короля? Как монах при виде кардинала? Или нет, здесь дело заходит дальше, они простираются ниц и пытаются поцеловать кардинальскую туфлю. Ну, останови, Сашка, я же сейчас доберусь до индусов, в привычках которых брать прах от ног священных браминов!

— Ой, как много всего! Рассказывайте по порядку. Я же уже сообразила, что гулять с вами нельзя.

— Почему, собственно? За непочтительность на меня наложен и домашний арест?

— Да. Кроме того, вы должны рассказать мне о браминах и о привидениях, что такое… фе-но-ло-гический, еще о Ломбардийцах, о механических людях Леонардо…

— Господи, это я все тебе наобещал? Расскажу как-нибудь обязательно, ты ведь меня знаешь.

— Знаю, — вздохнула Саша. — Да, как я забыла. Давайте, перевязку вам сделаем. А эти бинты, что на вас были, — постираю.

— Ты права. Перевязать нужно. Что порвать — найду. А это все выброшу, конечно.

— А потом как же?

— Потом бинт не понадобится. — Он стянул с себя полушубок и куртку.

Саша руками, ножом и зубами разорвала материал на полосы и решительно отвела его руки — Сама.

ГЛАВА 11. А ЕСЛИ САДИСТ?

Саша волновалась. Опять его нет, а уже совсем ночь. Она бы не мучилась, если бы он был здоров, в деревеньке было спокойно, а в о круг их пристанища не так темно и пусто.

Правда, со здоровьем сейчас значительно лучше, не то, что вначале, когда она сильно тревожилась из-за прихватившего его жара. Неизвестно, случилось ли это оттого, что он в первый же день двигал тяжести, сидел ночь в неудобной позе, бегал с ее несчастным полушубком или потому, что рану сразу не обработали как надо? Он же заявлял, что никогда в жизни не болел, а раны заживают на нем, как на кошке. Действительно, промывая рану выменянной водкой и перевязывая ее, теперь уже настоящими, где-то им раздобытыми, бинтами, она ничего угрожающего не замечала — рана, безусловно, подживала…

Однако жар держался несколько дней, неуклонно усиливаясь к вечеру. Саша переживала, видя его воспаленные глаза, румянец на щеках — совсем не такой, как бывает после беготни на свежем воздухе. Его тогда все время клонило ко сну. Саша, предоставленная самой себе и связанная строгим запретом куда-то выходить из церковной пристройки, обнаруженной ими и занятой в первый же день, невольно целыми днями предавалась размышлениям. Поскольку насущные вопросы житья-бытья утряслись — еда, тепло и помещение у них име ись, мысли ее были заняты проблемами более общими. Очень хот е лось разобраться в окружающей чехарде — красные, белые, теперь вот еще какие-то украинские части, сменившие в деревне немцев. Конечно, хорошо было бы послушать мнение Виконта насчет всего этого, но что-то, наверное, плачевный опыт «политической» беседы в Раздольном, удерживало ее от попыток заговорить с ним на эту тему. И потом — он же почти все время спит! Однако донимавший ее когда-то вопрос, может ли Виконт убить, обострившийся при виде огнестрельного оружия у него в руках, да еще так блестяще освоенного, настойчиво требовал обсуждения. И как-то, дождавшись, когда он открыл глаза, она не выдержала и спросила:

— Поль, а правда в этом случае убийство оправдано?

— Ты собираешься с кем-то расправиться? Настолько кардинально? — сипловатым после сна голосом отозвался он.

— Я о тех бандитах. Ведь это ради спасения стольких людей! У вас не было выбора. Это была необходимость — убить их. Правда?

— Необходимость стрелять — да, была. Необходимость убивать — нет.

— Как? Разве они не заслуживали смерти?

— Решать этот вопрос — прерогатива господа Бога. Не наша с тобой.

— Как же тогда? Ведь вы слышали, Колькин брат говорил, всех бы поубивали. И детей даже…